Путешествие в молодость, или Время красной морошки - Юрий Рытхэу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Собаки, почуяв еду, поднялись со своих лежек, звеня цепями, громко, до хруста и визга зевая огромными пастями со снежно-белыми рядами острых клыков.
Оттой поставил таз у ног и принялся бросать куски в раскрытые собачьи рты.
— Какой гость к нам приехал! — восхищенно заметила Номнаун. — Я таких интересных разговоров давно не слушала: ни от приезжих лекторов, ни даже по радио. На все случаи жизни у него есть полезные сведения. Очень умный человек. Сразу видно, что у него высшее образование.
Оттой был почти согласен с Номнаун.
— И еще, — продолжала сестренка, — он выносливый человек: столько говорит и не устает.
До позднего вечера в яранге звучал голос ветеринара.
И во время вечерней трапезы, и в продолжение долгого чаепития, и даже после того, как все забрались в полог и Тутай высунул голову в чоттагин, чтобы выкурить последнюю папироску.
Так и заснул Оттой, убаюканный голосом ветеринара. Под утро ему приснилось, что он сидит в аудитории университета и пятый день подряд слушает лекцию. На кафедре Андрей Хмелев…
Выезжали рано утром, чтобы поспеть к двухчасовому самолету. Погода стояла такая же ясная, как и три дня назад. Только ехать было легче: снег еще не подтаял, дорога шла под уклон, с водораздела, где паслись олени.
Когда под полозьями выступила вода, Андрей попросил остановиться и зачерпнул из следа крышкой термоса.
— Где еще, скажи, Оттой, можно сделать вот так: зачерпнуть воды прямо под собой? Чистейшей, холодной?
Андрею и впрямь было хорошо в тундре. С того момента, как увидел упряжку и этого молчаливого парня в живописном наряде тундрового кочевника, его не покидало приподнятое, какое-то удивительное жизнерадостное настроение. Все вокруг виделось ему прекрасным. Может быть, оно и вправду было так. Прежде Андрей никогда и нигде не чувствовал себя свободно и раскованно. Застенчивый по натуре, он вдруг ощутил в себе потребность общения, потребность долгого и интересного разговора. Он видел на лицах пастухов открытую, широкую улыбку, чувствовал, как им интересно его слушать, и это внимание распаляло его, разжигало в нем огонь общения. Хотелось бы подольше побыть в стойбище, поглубже окунуться в эту необычную жизнь, где все так открыто, просто и чисто… Конечно, про ярангу такого не скажешь, но ведь придет время, и вместо тундровой яранги придумают что-нибудь другое…
— Как ты думаешь, можно чем-нибудь заменить ярангу? — спросил Андрей каюра.
Оттой пожал плечами.
— А эти домики, в которых живут полярники дрейфующих станций, подойдут?
Оттой снова молча пожал плечами.
Отчего он такой неразговорчивый? Это Андрей заметил сразу. Может, у него такой характер или он чем-нибудь обидел парня. Спросить у него прямо? Плохо, что не видно его лица. Оттой сидит спиной к пассажиру и время от времени что-то говорит собакам. Вожак оглядывается на голос, понимающе моргает и поворачивает в нужном направления, удивляя Андрея своей понятливостью.
Начался подъем, и пришлось соскочить с нарты. На ходу трудно разговаривать, и Андрею пришлось замолчать. На перевале Оттой остановил упряжку. Вытащил из поклажи хлеб, масло, термос и молча протянул Андрею. Сам он есть не стал. Собаки отдыхали, иногда оглядываясь на жующего человека.
— Я слышал, что собак в пути не кормят, — заговорил Андрей, плотно завинчивая крышку термоса, — интересно, чем это объясняется? — Не дождавшись ответа, он продолжал: — Очевидно, собака, знающая, что ее накормят лишь в конце пути, хорошо тянет. Словом, тут играет роль условный рефлекс, павловское учение…
Оттой молча встал, осмотрел лапы собакам. Осторожно стянул с вожака надетый вчера кожаный чулок, обследовал ранку.
Тронулись в путь.
Демонстративное молчание каюра и его неприязнь угнетающе подействовали на Андрея, и он притих.
Раза два пришлось вставать и помогать на подъеме собакам, но зато всю последнюю треть пути сидели на нарте — ехали под уклон. Оттою иной раз даже приходилось пускать в дело остол.
В аэропорт прибыли задолго до вылета самолета. Оттой сгрузил с нарты рюкзак ветеринара и протянул ему на прощание руку.
— Нет! — резко сказал Андрей, — Пошли в буфет, выпьем по стакану чаю.
В буфете он сам принес чай, пирожки и сел напротив Оттой.
— А теперь скажи мне прямо, чем я тебе не угодил? Может, я тебя обидел или твоих родичей? Могло и такое случиться: ведь я еще не знаю всех ваших обычаев… Скажи мне, я не обижусь. Наоборот…
— Да ничего такого нет, — просто ответил Оттой. — Все было очень хорошо. В стойбище вы всем понравились. Тутай жалел, что вы так скоро уезжаете.
— Ну, а почему ты тогда всю дорогу молчал, словно немой? Может, у тебя какая-нибудь обида на меня?
— Да нет же! — горячо возразил Оттой. — Просто я… просто я хотел сделать вам приятное.
— Сделать приятное? Ничего не понимаю!
— Я хотел подарить вам молчание… Тишину… Ведь тишина в тундре — тоже особенная…
Андрей растерянно уставился на Оттоя и потом, когда смысл сказанного дошел до него, тихо, с удивлением произнес:
— Ну, спасибо тебе, Оттой!
Для берегов отчизны дальной…
Когда собаки тянут хорошо, и дорога идет по ровному, укатанному снегу, и полозья скользят, долго не стирая нанесенного на них льда, когда нет ветра и погода ясная, путешествие на нарте доставляет настоящее удовольствие. Можно спокойно обозревать окрестности, неторопливо рассматривать береговые утесы, дальние, тонущие в голубой полутьме мысы, бесконечные нагромождения торосов. Можно слышать шелест полозьев по снегу, тяжелое дыхание собак и редкие покрики каюров. По главное — чувствовать великий покой, когда все окружающее как бы входит в тебя не через разум твой, а через ощущения — через кожу, ноздри, глаза…
Михаил Павлов сам управлял упряжкой. Ему, прожившему большую часть своей жизни в Арктике, не привыкать к нарте и к долгим переходам через снежные пустыни, торосистые кромки ледовых припаев, прилепившихся к крутым скалистым берегам.
Упряжка Павлова шла средней в караване: впереди каюрил председатель островного сельского Совета Яков Ыттувги. На последней парте ехали зоотехник местного колхоза эскимос Спартак Кантухман и егерь нового заповедника Афанасий Малышев, сын знаменитого охотника с мыса Северного. Весь же собачий караван официально именовался экспедицией Арктического заповедника, организованного совсем недавно специальным постановлением правительства.
Территория Первого в мире Арктического заповедника включала в себя остров, по которому двигались сейчас три упряжки, и примыкающее морские пространство, или, как было написано в документе, акваторию. Директором был назначен Михаил Николаевич Павлов, местный житель, биолог по образованию…
Путешествие длилось уже третью неделю. Были обследованы места обитания белых медведей, пустые еще птичьи базары в прибрежных скалах. Сейчас путь лежал на знаменитое моржовое лежбище на мысе Блоссом, а оттуда — в Тундру Академии, на гнездовья белых гусей… А пока на всем пространстве вверенного Михаилу Павлову заповедника не было ни птиц, ни моржей. Белые медведи тоже, видно, не пожелали вылезать из своих снежных берлог, где они вылеживались в ожидании потомства. Не многие заповедники могут похвастаться таким, почти полным, отсутствием живности. И все же Михаил Павлов был счастлив.
Арктика и должна быть такой — на первый взгляд пустынной, может быть, даже навевающей священный ужас на новичка. А на самом деле это земля, полная деятельной жизни. В ином пригородном лесу не встретишь столько живого, сколько в зимней тундре или в Ледовитом океане. Сейчас нарты идут но припайному льду, а под его толщей живут рыбы. Если пробить лунку и опустить крючок с приманкой из яркой тряпицы, можно поймать навагу, треску или бычка. Присмотришься к, казалось бы, девственному снегу — и на твердом насте увидишь еле заметную цепочку следов: это песец отправился во льды, чтобы подкормиться остатками обеда умки — белого медведя. Или вот еще… Но эти следы может увидеть лишь тот, кто родился и вырос в здешних местах, кто воспитывался не в современном школьном интернате, а в яранге. Это следы полярной мышц — лемминга — главной пищи полярного песца.
Кое-где на фоне голубых айсбергов, словно чуть облитые синевой, темнеют следы самого царя полярных льдов и снегов — белого медведя… А ведь это только следы живого, увиденные за несколько минут с нарты, идущей по припайному льду вдоль скалистого берега острова.
До предполагаемого места ночлега часа четыре ходу, или, точнее, одна чаевка и войдание полозьев. Если метеорологический домик в порядке, можно отдохнуть с комфортом и даже снять с себя одежду.
Последний раз раздевались неделю назад в охотничьей избушке Ульвелькота. Ульвелькот встретил гостей приветливо, как и полагается тундровику. Угостил моржовой мороженой печенкой и знакомыми с детства Михаилу Павлову лепешками, жаренными на нерпичьем жиру.