Лилипут - Игорь Колосов

Гэл поскреб подбородок, думая о жене, но его опять отвлек запах. Он проникал и сюда, властвуя не только в прихожей. Запах напоминал нечто живое, мешавшее думать о нужных вещах, заставляя воображение рисовать картины ломящихся от деликатесов столов, жарящихся на вертеле баранов, вежливую улыбку на лице повара из китайского ресторанчика, предлагающего свое фирменное блюдо, например печень бабуина с бамбуком в соевом соусе, и многое другое, так или иначе связанное с едой, причем с едой вкусной и дорогой. Гэл прогнал наваждение и вышел из спальни.

Запах не переставал преследовать полицейского, вызывая странные, неприятные ощущения. Казалось, желание поесть и прилечь после этого на диване в гостиной стало целью его жизни. Баранину сменял гамбургер величиной с Пентагон, который, в свою очередь, уступал место тарелке со спагетти, и ничего другого в голову не лезло. Противиться желанию поесть не было сил. Запах кружил голову, сводил с ума, наполнял рот слюной. Продираясь сквозь пелену дурмана, Гэл вдруг удивился: почему в доме стоит запах жареного мяса, хотя никакого мяса нет? Но удивление исчезло, словно запотевший от дыхания круг на стекле. Гэл понял, что хочет есть по-настоящему, и аппетитный запах тут ни при чем: он проголодался. Вспомнив, что прошло не больше получаса, как он позавтракал (второй завтрак за утро) в «Аделаиде», Хокинс встревожился всерьез. Однако главной проблемой оставался голод. Такой, словно он ничего не ел целые сутки. Гэл разогрел остатки лапши, приготовил яичницу-глазунью, прибавил к этому три бутерброда с колбасой и приступил к своему завтраку, уже третьему за это нескончаемое утро. Взглянув на большие квадратные часы на своей левой руке, Гэл отметил, что еще нет и десяти часов. Раздражение и нешуточный испуг отступили, как только он проглотил первый кусок.

Покончив с едой, Хокинс достал из холодильника банку пива, подумал, не захватить ли еще чипсов, решил обойтись без них и направился в гостиную. Минуту он смаковал, лежа на диване и глядя в окно на серое осеннее небо, приятное чувство сытости и растягивал время перед тем, как приняться за пиво. Запах исчез, и Хокинс сам удивился, насколько ему тяжело сейчас думать об его источнике. Гэлу было все равно. За это утро он столько раз буквально умирал от голода, что сейчас не желал ни на минуту отвлекаться от наслаждения ощущением набитого желудка. Какая разница, откуда шел запах жареной баранины, главное, что это был не запах дыма или дерьма.

Гэл перевел взгляд со свинцового неба на банку, которую держал в левой руке, и решил, что пора заняться делом. Он отогнул колечко и… звук отскакивающей крышечки прозвучал так громко, что у него екнуло сердце. Констебль невольно прислушался к тишине… и вдруг вспомнил, на минуту замер, погрузившись всем своим существом в воспоминание. Тело его напряглось от усилий восстановить в памяти малейшие детали ночи с субботы на воскресенье.

Именно чпоканье открываемой банки вернуло констебля назад, к событиям той ночи. Гэл совсем забыл, что, как и прошедшей ночью, он вставал, неожиданно проснувшись, и ходил на кухню, чтобы глотнуть пива. Но эти две ночи, вернее, оба случая резкого перехода от сна к бодрствованию разительно отличались друг от друга. Сегодня ночью он спал один (Салли уехала) и проснулся от голода. Ему хотелось есть так, что он не мог спать. Ночью же с субботы на воскресенье все происходило иначе.

Пробуждению предшествовала какая-то продолжительная прелюдия, похожая одновременно и на сон, и на явь. Когда Гэл все же очнулся ото сна, то решил, что это было сновидение, хотя очень правдоподобное. Такие сны часто остаются в памяти, если человека резко разбудить. Он хотел пить, а когда хочется пить, то обычно лучше всего утоляет жажду пиво. Ничего удивительного. Гэл посмотрел на Салли, заворочавшуюся в постели, и все, что предшествовало его пробуждению, отступило на задний план. Сейчас же, открыв банку, Гэл столкнулся со случаем, когда какая-нибудь сцена, звук или запах вдруг переносит человека в прошлое. Если бы он не взял с собой эту злополучную банку пива, то навряд ли вообще что-нибудь бы вспомнил. Однако он это сделал — и ему пришлось заново переживать уже происшедшее. В ту ночь они с Салли занимались любовью. Обычно это происходило не чаще одного раза в неделю. Но в тот вечер жена читала какой-то любовный роман и завелась. Завела и Гэла. Он устал и даже поленился сходить в ванную. Уже засыпая, подумал, что хорошо бы глотнуть воды. Но до того, как он проснулся, мучимый жаждой, произошло еще кое-что…

Воспоминания складывались из разных кусочков, словно калейдоскоп. Гэлу показалось, что он слышит чей-то голос. Сон не отпускал его, и все же он как будто слышал, как кто-то разговаривает. Голос был старческим. Старик бубнил что-то, стоя в начале подъездной дорожки. Создавалось впечатление, что он с кем-то разговаривает. Настырно, с сарказмом, уверенный в собственном превосходстве. Словом, неприятный старик. Второго собеседника не было слышно, по крайней мере, Гэл так и не услышал с его стороны ни единого слова. Он на миг представил себя на месте неизвестного и решил, что тоже счел бы за лучшее не спорить с выжившим из ума стариком… Что же произошло затем? Гэл едва не расплескал пиво, вспомнив, что именно он услышал. Он не разбирал слов, но, несмотря на это, уже составил некоторое представление о старике. Гэл почему-то был уверен, что старикашка очень низкого роста и обязательно с белой бородой. Несмотря на свою старость, он тот еще тип и, быть может, не просто неприятен, но и похуже. Тот, кто с ним разговаривал, точнее, был слушателем, поступал правильно — с таким человеком спорить бесполезно. Но стоило Гэлу обозвать про себя старика выжившим из ума, как вдруг он стал различать его слова. До того момента Хокинс был сторонним наблюдателем (слушателем) разговора двух людей. Конечно, сон продолжался, но Гэл вдруг понял, что он совсем не посторонний. Старик неожиданно замолчал и зло процедил: «Скорее, это ты выжил из ума, Гэл, а не я». От неожиданности констебль чуть не закричал. Он всего лишь подумал, а старик, этот мерзкий, противный старикашка, будто прочитав его мысли, сделал ему внушение (мягко сказано) и залился лающим смехом. Гэл хотел было что-то сказать в ответ, но не видел, к кому обращаться. Он находился в доме, в своей спальне, рядом со спокойно спавшей женой, а старик — на улице, вне поля зрения. Не видя собеседника, Гэл не мог сосредоточиться на том, что хотел бы сказать. После странной реплики, если только его собеседник не был тезкой Гэла, старик замолчал и словно затаился. Это молчание не прибавило желания ответить на слова старика. Хокинс уже было решил, что его сновидения потекут теперь в ином направлении, нагромождая другие впечатления, когда старик вновь дал о себе знать: