Волшебство и трудолюбие - Наталья Кончаловская

Ленэгр произносил все это не торопясь, сплетя пальцы рук, спокойно лежащих на столе. Глаза его внимательно и насмешливо глядели сквозь светлую оправу очков.

— Да, вот так. Затем — вес. Вы весите девяносто килограммов. Это просто недопустимо; если вы не сбросите хотя бы восемь килограммов, то я отказываюсь вам помочь.

— Но, видите ли, у меня родители были всегда тучными, это, видимо, у нас семейное, я в отца пошла…

Ленэгр расцепил пальцы рук и досадливо потер лысую голову.

— Нет, мадам, имейте в виду, что ожирение никогда не бывает фамильным. Или в силу конституции, или, как говорят, вследствие недостаточности функций желез ожирение всегда удел людей, которые любят и имеют возможность хорошо, жирно и сладко покушать. Диета, диета и диета…

Тут профессор стал перечислять, что не рекомендуется есть.

— Но я же делаю разгрузочные дни.

— И что вы едите в эти дни?

— Яблоки. Полтора килограмма яблок…

— О! Какая великолепная нагрузка глюкозой!

— Но я теряю два килограмма.

— Да, и через два дня набираете их обратно… Нет, мадам, терять надо по килограмму в месяц, но упорно, аккуратно, ни больше и ни меньше. Тогда вам, к примеру, удастся похудеть за восемь месяцев на восемь кило, и это будет уже стабильный вес, который не так легко увеличить. А яблок вам разрешается по одному в день, но не груш, не бананов, не винограда.

И тут он точно указал мне мой режим и дал книжечку с определением калорийности пищи и с заранее составленным меню.

— Вам, мадам, в силу вашего темперамента, легко встать из-за обеденного стола недокушав и пересесть за письменный стол, перейдя от пищи физической к пище духовной. — Он снова улыбнулся, видимо довольный своей шуткой. — И потом, ходить пешком вам надо не менее шести километров в день. А что касается вот таких приступов, если действительно будет тяжелый приступ типа стенокардии, то я вам выпишу лекарство, которым не надо систематически лечиться, это вам ни к чему, а принять таблетку в минуту спазма. Это тринитрин…

Профессор взял бланк и стал выписывать рецепт.

— Судя по названию, — робко сказала я, — это нитроглицериновый препарат?

— Совершенно верно. А что, это вас смущает?

— Я плохо переношу его, у меня такое ощущение, что волосы на голове становятся дыбом…

Профессор мельком взглянул на меня и сказал:

— Ну, это не значит, что с вас где-нибудь в присутственном месте соскочит ваш шиньон, мадам! — Он невозмутимо продолжал писать. — А возраста своего не забывайте, как вы не забываете паспорта, когда отправляетесь куда-нибудь в путешествие…

Визит заканчивался, и тут я, плохо зная французские порядки, совершила ошибку. Еще собираясь к Ленэгру, я захватила с собой пару прелестных расшитых рукавичек, чтобы подарить профессору, следуя нашей тенденции русских людей — всегда что-то дарить на память. Рукавицы, купленные на Кутузовском проспекте, были зеленые, с очень красивым коричневым и белым узором. Я вынула их из своей сумки и протянула профессору:

— Когда у вас будут стынуть руки, надевайте их, пожалуйста, это тоже полезно для сердца.

Ленэгр был так смущен, что даже весь порозовел. Он взял рукавицы, надел их на руки, они пришлись впору его небольшим рукам.

— Сколько я вам должна, месье Ленэгр? — спросила я.

— Триста франков, мадам, — отвечал он машинально, с интересом разглядывая узор на рукавицах. — А какие они красивые! — любовался профессор.

Я вынула деньги из сумки. Для меня это была огромная сумма. Ленэгр поднял глаза, заметил деньги, взял их и спрятал в ящик стола, положив туда же и мои рукавицы. Мне показалось, что на мгновение он смутился, но сразу же пришел в себя.

— До свидания, оставьте мне ваш адрес, я пришлю вам подробный отчет о вашем сердце и о вашем режиме вместе с кардиограммой. Нелепо вам чувствовать себя так же, как сейчас. Это отлично для вашего возраста, и большое спасибо за рукавицы… Они очень хороши!

Он не пошел меня провожать, это сделала его медсестра. Молодая красавица с обаятельной улыбкой помогла мне одеться и неслышно закрыла за мной дверь, пожелав мне доброго здоровья.

Через месяц я вернулась в Москву. Пакет от Ленэгра уже лежал на моем письменном столе. В нем было подробнейшее исследование всех моих недугов, настолько точное, что я с интересом читала этот анализ моей сердечной деятельности. Поистине Ленэгр был одним из лучших кардиологов в мире. Был, потому что он вскоре умер, выходя из своего фешенебельного подъезда, чтобы сесть в автомобиль. Незадолго до смерти он вступил в брак со своей красавицей медсестрой. Сердце знаменитого кардиолога не выдержало, как это часто бывает со вступающим в неравный брак.

Видимо, как всякий большой талант с горячим, деятельным темпераментом, замаскированным замкнутой внешностью, он не умел жить, придерживаясь своих мудрых советов, которыми он вылечивал тысячи больных сердец, этот крупнейший специалист с внешностью буддийского священнослужителя.

Старый приятель

Он лежит на площади Денфер Рошро в Париже. Под ним невысокий пьедестал, вокруг столбики с цепями. На пьедестале начертано: «Национальная оборона — 1870–1871».

Старый приятель — Бельфорский лев! Позеленевший от времени, он слегка приподнялся, отвернул в сторону квадратную свою голову, хвост, длинный, гибкий, словно хлыст, обернулся вокруг задней ноги, а передней он наступил на стрелу — он не даст ей больше вонзаться в израненное тело Франции! Сто десять лет тому назад маленькая крепость Бельфор в горах Вогезах дольше всех других городов сдерживала натиск ломившихся во Францию немецких войск. Комендант Бельфора полковник Денфер Рошро сумел продержаться в крепости всю зиму, до самого весеннего перемирия, и сохранил для Франции единственный город, оставшийся в Эльзасе. За это парижане воздвигли ему памятник в образе льва, а площадь назвали его именем…

Мне было шесть лет, когда мой отец после лета, проведенного на юге Франции, привез нас с матерью и братом моим на зиму в Париж. И тогда меня отдали в школу, чтобы зима не прошла зря.

Школа находилась неподалеку от площади Денфер Рошро, и, возвращаясь домой, я каждый раз проходила мимо памятника. Почему-то Бельфорский лев мне нравился больше всех памятников Парижа, даже больше мраморных коней, купающихся в пене люксембургского фонтана, возле которого мы тоже часто гуляли детьми…

Память переносит меня в юность, когда после долгого перерыва мы снова отправились с отцом в Европу, уже на выставку советского искусства. Это был сезон 1925–1926 года в Париже. И опять мы жили в Латинском квартале, на углу бульвара Порт-Руаяль. Тогда мы дружили с молодыми студентами из школы восточных языков, изучавшими русский язык у тетки моей Виктории Петровны, переселившейся в Париж еще в конце прошлого столетия и всю жизнь прожившей в Париже в звании профессора русского языка. Мы встречались с друзьями-студентами в маленьком кафе на площади Денфер Рошро, сидя за железными столиками, под полосатым тентом, и перед нами возлежал на своем пьедестале старый лев…