Рось квадратная, изначальная - Сергей Зайцев

Тем более что и воевать уже было не с кем.

Быстро стихающий звук копыт резко оборвался где-то вдали, и наступила тишина, ещё оглушительнее, чем раньше. Бандюки облегчённо перевели дух и попрятали своё оружие обратно, а Жила споро скрутил и повесил на плечо выхваченный было аркан. Только ватаман всё стоял и смотрел в эту даль, продолжая держать саблю на отлёте, словно всё ещё собирался рубануть невидимого врага, да так рубануть, чтоб сразу от плеча до пятки, не менее… И такая задумчивость была на его лице, такая работа глубокой и потаённой мысли, что оторопь бандюков взяла. Буян с Ухмылом беспокойно переглянулись, а Жила почесал в затылке. Уж не стуманился ли их батько? Пожалуй, только Скальцу было не до бандюковских проблем – до сих пор стоял ни жив ни мёртв, а глянцевые рога анчутки маячили перед глазами как живые. Почему-то только рога – ни ухмыляющейся рожицы с острыми зубками, ни длиннющего хвоста с кисточкой на конце. Рога то появлялись, то исчезали. То появлялись, то… Тьфу ты, разогни коромысло, вот же напасть!

Скалец тряхнул кудрявой головой, и наваждение, слава Олдю, сгинуло.

– И как это я раньше не скумекал, – загадочно пробормотал Хитрун, продолжая глядеть вслед удравшему поверху анчутке.

– Батько, время ж… – хмуро напомнил Буян. – Что делать будем? Дальше пойдём или повернём назад?

Хитрун вздрогнул всем своим крупным телом, обвёл бандюков враз налившимися кровью глазами и процедил сквозь зубы:

– Кто это там обратно захотел, кровь из носу? Ты, что ли, Буян?

– Я ж только спросил, батько…

– Вперёд и только вперёд, елсовы дети! И не отставать, а то ноги повыдергаю!

Сабля с лязгом влетела в ножны, ватаман резко развернулся и быстро зашагал вперёд.

Спустя несколько минут, достигнув перрона полустанка, ватажники тихо, на корточках, чтоб никто из оконцев не увидел, подкрались к Махине.

Замерли.

Прислушались.

Нахмурились.

Творилось что-то непонятное и весьма тревожащее. Скалец в усердии даже ухо к дверце приложил, но всё равно не помогло. Изнутри – ни звука, ни движения, словно всех елсы забрали, пока в грузовозе пьянка длилась. Слав тревожно оглянулся вокруг. На перроне – та же тишина и безлюдье. Справа, чуть в отдалении – невысокий угловатый домик билетной станции, слева, шагах в двадцати от носа Махины – ещё какое-то хозяйственное строение, с высокой копной почерневшего от времени сена во дворе, огороженном редкозубым забором.

И больше ничего. И никого.

Копна… Какая-то хитрая мысль попыталась пробиться на поверхность сознания, но тут такая жуть начала брать Красавчика – что вот, остались одни, навечно, в Проклятом домене, – что выть с отчаяния захотелось, ханыгой степным выть, и страх загнал ту хитрую мысль обратно.

Заметив общее уныние ватажников, ватаман решил их приободрить и громким шёпотом внёс ясность:

– Спят, кровь из носу! То нам и надо… Сейчас сделаем вот что…

От слов Хитруна на душе слава слегка потеплело, а взгляд снова почему-то вернулся к копне сена. И та самая мысль, снова прорвавшись на поверхность, вдруг оформилась. Легла перед внутренним взором Скальца, как солёный огурец на блюдечко с голубой каёмочкой сразу после стопаря. Плевать, что копна выглядит столь тёмной, прелой, гнилой. Потому как внутри сено скорее всего сохранилось. Скалец живо вспомнил, как неоднократно прятался в таких вот славных стогах, удирая от разных обидчиков (мужей и женихов оприходованных девиц), – тоже тёмных и прелых на вид. Внутри сено всегда оказывалось сухим, душистым. Спать в таком стоге – милое дело, и хрен кто найдёт. Правда, потом все бока от колких остьев чешутся, зато – целы.

И Скалец, набравшись смелости, прервал самого ватамана, что-то втолковывавшего своим ватажникам:

– Ватаман, гляди, а ведь у нас есть сено…

Хитрун умолк посреди слова, опешив от такой наглости, и послушным дитятей уставился на копну. Ватажники – тоже как один. А потом заработала ватаманская мысль, на что Скалец и надеялся, и Хитруну стало уже не до него.

Батько перевёл взгляд на Махину, железной громадой застывшую в голове состава. Снова на сено. Хмыкнул. И когда снова обратил внимание на Скальца, то в его взгляде явно читалось одобрение.

– А ведь дело наш дохляк говорит, кровь из носу, – тем шёпотом молвил Хитрун. – Вот этим делом мы сейчас и займемся.

Глава шестнадцатая,

в которой Благуше снова снится сон на любимую тему

Уж ежели мечтать, так ни в чём себе не отказывая.

Снилась ему Минута.

Она снилась ему каждую ночь с самого дня знакомства, и каждый раз это выглядело почти одинаково. Причём действие во сне – за пределом самых смелых мечтаний – происходило в номере гостиницы «Блудная дева», в которой ему довелось останавливаться в храмовнике, и после пробуждения (чуточку стыдливо) он обычно недоумевал, с чего это у него так буйствует фантазия, ведь на самом деле ничего подобного и близко не было… А может, потому так фантазия во сне и буйствовала? Именно потому, что наяву он так старательно загонял её вглубь? Но оставим эти неуместные размышления, ведь сейчас шёл сон, а у снов, как известно, свои законы.

…С любопытством скользнув взглядом по огромным, от потолка до пола, гардинам из какой-то дорогой красивой материи, прикрывавшим просторное окно номера от света улицы, по чудовищных размеров кровати, на которой можно было не только спать, но и при желании играть в догонялки, слав решительно направился в моечную – небольшую комнатушку размером четыре на четыре шага, с бассейном вместо пола. Там уже плескалась прозрачная голубоватая водица, заметно исходившая паром – хозяин расстарался. Быстренько скинув всю одежду, Благуша потрогал ногой водицу, оказавшуюся терпимо горячей, и бултыхнулся. Целиком. Какое-то время он просто неподвижно сидел, отмокая, аж прикрыв от наслаждения глаза, затем принялся орудовать мылом и мочалкой, смывая с себя усталость и грязь, накопленные в душе и теле долгим суматошным путешествием от края домена в центр.

В дверь постучали – негромко и как-то даже деликатно.

Уже зная, что этого на самом деле не было, Благуша по заведённой неведомо кем схеме подумал, что, верно, вернулся хозяин гостиницы, Бодун, забывший что-то сообщить, и громким голосом пригласил войти.

Дверь открылась и… и Благуша обомлел. Глаза его полезли на лоб, а руки попытались инстинктивно прикрыть пах. В моечную, с обольстительнейшей и весьма многообещающей улыбкой гетеры плавным шагом вступила Минута, остановившись возле самого края бассейна. Невзрачный шерстяной плащ, в котором она скромничала всю дорогу, сменился на небесно-голубой халат, лёгкий, воздушный и весьма соблазнительно подчёркивающий её формы, оказавшиеся не такими уж и скудными, как ему показалось при первом знакомстве. По крайней мере, грудь девицы ничем сейчас не уступала красотам Милки (бывшей невесты, как подсказывал неведомый голосок даже во сне, уже бывшей), а то даже и превосходила – например, смелостью выреза, открывавшего очертания приятных глазу нежных округлостей. Сердце слава сладко затрепетало где-то в районе переполненного желудка, быстро спускаясь вниз, чтобы потрепетать в другом месте… Он почувствовал, как его прямо распирает от желания. Рук, стыдливо прикрывавших пах, стало явно не хватать. Ох, ну и оказия… и куда только подевалась незаметная послушница! Сейчас перед ним усладой глаз предстала красивейшая из женщин! Обычно, встретив такую красотку в жизни, скольких трудов стоит заставить её обратить на себя внимание, а тут она пришла к нему сама, и в её намерениях сомневаться не приходилось…

Слав прямо-таки ошалел от привалившего счастья, ошалел настолько, что продолжал сидеть пень пнём, не предпринимая никаких действий, лишь поедая девицу пылающим взглядом с головы до стройных ножек. Минута ещё более обольстительно улыбнулась, оценив по достоинству вызванное её видом восхищение, как-то по особенному повела плечиками, и… халат целиком соскользнул на пол, открыв всё… абсолютно всё… Видение невыразимо прекрасного обнажённого женского тела было столь ослепительным, что слав даже зажмурился, а в голове почему-то поплыл похоронный звон… Почему похоронный? Да потому, что пропал, неожиданно понял Благуша. Совсем пропал. А она уже была рядом, в бассейне, и даже сквозь голубоватую воду её тело, приближаясь, сверкало сияющей белизной, а в уши слава, словно сквозь толстый слой войлока, проникал её прерывистый, доводящий до исступления шёпот: «Я всегда… выполняю… свои обещания…», и взгляд её обещал невыразимое блаженство…

Благуша раскрыл объятия…

И тут сон дал сбой, обломав ему весь дальнейший кайф.

Вместе с шёпотом с алых губ девицы вдруг сорвались и безостановочно повалили густые клубы чёрного дыма, устремляясь славу прямо в лицо. Дыма настолько едкого, что слав, едва вздохнув, тут же отчаянно закашлялся, а все его помыслы об огромной кровати, дожидавшейся их в номере за дверью моечной, где должно было завершиться сладострастное действо, мгновенно вылетели из головы. Минута же, словно ничего не замечая, приблизилась к нему, жарко обвила руками шею и впилась ему в губы не менее жарким, можно сказать, даже раскалённым поцелуем, пустив жуткий дым в лёгкие напрямую и окончательно перекрыв доступ воздуху.