Сочинения 1819 - Андре Шенье

Мы видели, как были ликвидированы сословия: больше времени понадобится на то, чтобы ликвидировать сословный дух. Это неисцелимый недуг всех пылких характеров в сочетании со слабой способностью суждения и необразованным умом, когда, опираясь на соседей, думают, что идут вперед, повторяют за другими и думают, что говорят сами.

Тот, кто хочет сохранить благоразумие и трезвый, неиспорченный ум, должен в особенности во времена реформ и новшеств думать, размышлять, рассуждать самостоятельно, принимать в расчет только дела и полностью пренебрегать личностями. Если он поступает иначе, если он творит себе идолов или избирает объекты вражды, то вскоре становится всего лишь представителем определенной партии. Рассудительные слова кажутся ему безумными в устах такого-то, нелепые — мудрыми в устах другого: он судит о поступках в зависимости от того, какие люди их совершают, а не людей — по их поступкам.

Но вспомним, что все личности, все клубы, все спорящие стороны пройдут, а свобода останется: потому что вся Франция познала ее, желает ее, чувствует. Сущность конституции останется неизменной: потому что в ее основе лежат не пустые фантазии или временные договоренности, но все те взаимоотношения, которые с необходимостью вытекают из природы человека и общества.

Маленькие итальянские республики, прежде чем оказаться в руках различных иностранных суверенов, много говорили о свободе, которой они не знали. Начисто лишенные понятия о том, что такое хорошее правительство, они были предоставлены на волю вздорных сообществ, каковые, не полагая никаких основ, не учреждая ничего долговечного, лишь поочередно вносили друг друга в проскрипционные списки и изгоняли. Франция далека от такого положения дел, французы в гораздо большей степени разделены ненавистью, нежели убеждениями. Принципы, признанные и установленные Национальным собранием — те же, что лучшие умы всех времен объявили полностью или частично подлинными основаниями общественного договора. Их очевидность несомненна для почти всех наций. Даже некоторые из недовольных часто прибегают к ним в споре. Таким образом, только ложные заключения, сделанные из них в корыстных целях отдельными лицами, и несправедливости, предлогом коих они заставили послужить эти принципы, смогли восстановить против них такое количество людей.

Так разве не достойны осуждения те, кто словно поставил своей целью поддерживать озлобление в умах, бередить раны всякий раз, когда они как будто готовы затянуться, пробуждать страсти, как только они как будто утихают, и беспрестанно возобновлять то народное брожение, что гибельно для законов, если они уже не могут его остановить?

Кое-кто говорит, что такое поведение помогает держать в страхе внешних и внутренних врагов. Я же скажу: разум и опыт доказывают, что это должно привести к противоположному результату. Впрочем, не стоит серьезно отвечать на заявления, которые представляют собой не более чем пустые отговорки.

Возьмем одно из самых верных и наиболее часто используемых во все времена средств держать толпу в напряжении — доносы. В течение двух лет они нас затопили. И что же обнаружилось? какое преступление? А сколько мы увидели совершенно бесполезных низостей! Самые смутные и гнусные обвинения, встреченные с похвалой, людей, связанных родственными или дружескими узами, ставших подозреваемыми или предателями; преданные огласке доверительные признания; сотрапезников, не стыдящихся доносить о беседах за гостеприимным столом; граждан, составляющих нечто вроде трибунала, не стыдящихся выслушивать эти позорные показания; писателей, не стыдящихся удостаивать эту презренную подлость именем гражданской бдительности.

Недавно мы вздохнули свободнее; неуспех заставил доносителей замолчать: и вот уже целые общества подстрекают их вновь, призывают помочь родине, объявляют о своей солидарности с ними. Я уверен, что эти общества руководствуются благими намерениями; но каков может быть их результат? Доносы участятся, но станут ли убедительнее, правдивее, полезнее? Если подкрепленное доказательствами обвинение есть поступок доброго гражданина, то разве груда вскоре признанных ложными доносов не оказывает двойного пагубного воздействия, а именно: устрашение добропорядочных граждан и ободрение дурных? Разве эти доносы не развращают простых людей? не делают их озлобленными и недоброжелательными, не внушают им недоверия к суду, решение коего не подтверждает их предвзятого мнения? не оставляет в них надолго предубежденности против оправданных обвиняемых? а ведь это немаловажный факт при такой конституции, как наша, при которой человек, наделенный благородным честолюбием, не имеет иного способа возвыситься, кроме как стяжав уважение и поддержку общества, и потому особенно теперь не является ли такая мера, как доносы, более опрометчивой, чем когда бы то ни было?

Повторяю еще раз, я не принадлежу к тем, кои, будучи сами склонны к осуждаемым ими крайностям, приписывают какому-нибудь обществу целиком самые разрушительные планы и самые преступные взгляды: я знаю, что во времена, когда крупные нововведения и могучие интересы порождают смуты и междоусобицы, множество ослепленных и обуреваемых страстями, хотя и честных, людей попадают под влияние трех-четырех ловких и тщеславных злодеев; однако прискорбно, что эти общества не видят, что таким примером они способствуют поддержанию среди народа того возбуждения, что отдаляет всякое установление порядка. Волнения распространяются все дальше; все начинает бурлить: настоящая чернь, то есть та часть народа, которая не имеет ни собственности, ни жилища, ни промысла, становится орудием в руках тех, кто хочет ею воспользоваться: отсюда грабежи, убийства, поджоги, мятежные сборища, требующие чьих-то голов, угрожающие самому Национальному собранию, нагло называющие себя нацией, как будто мирные граждане, занимающиеся своими домашними делами и послушные закону — это рабы или иноземцы. Алчные борзописцы разжигают этот огонь, прекрасно зная, что во времена смуты тебя не читают и твои листки не покупаются, если ты говоришь о согласии и о разуме. Каждый день какое-нибудь новое преступление, какая-нибудь новая опасность с пафосом изобличаются на удивление легковерных, дабы они научились беспокоить, бездумно мучить тех, на кого им указывают как на врагов; чтобы ими был воскрешен отвратительный обычай брать заложников, делающий присутствующего сына ответственным за провинности отсутствующего отца; чтобы они не доверяли своим законодателям, своим властям, своим генералам, всем, несущим бремя общественного служения и не способным ничего сделать без доверия общества, затрудняя действия этих людей разного рода препонами, неприязненным к ним отношением, насильственными мерами; чтобы ожесточить этих легковерных против тех обвиняемых, чья вина доказана слабо: они могут быть виновны, но, следуя выражению мудрого и добродетельного Тацита[522], будучи осуждены “не выслушанными и не имеющими защитников, умирают невинными”.

Если все эти крайности нашли среди нас защитников, не будем удивляться, что слишком большое снисхождение было проявлено к пагубному примеру коммуны Арнэ-ле-Дюк, упрямо пытавшейся, невзирая на законы и вопреки воле Национального собрания, задержать теток короля[523]: их путешествие