Новый Мир ( № 11 2012) - Новый Мир Новый Мир

Антиамериканский фельетон М. Цетлина «Женихи Пенелопы», стихотворная борьба со стилягами в исполнении Владимира Федорова (кстати, в 11-м номере «Юности» опубликована практически парная статья Льва Кассиля «Танцы под расписку» — только не в осуждение западных танцев, а в защиту. Кассиль вспоминал свою поездку по США и рассказывал, как на палубе теплохода пассажиры всех возрастов и цветов кожи демократично и с «веселой непосредственностью отплясывали <…> румбу и рок-н-ролл! Да, тот самый пресловутый рок-н-ролл, к которому многие из нас относятся с таким привычным предубеждением!». А вот в ночном клубе в Чикаго тот же танец оставлял, конечно, ощущение омерзительное.

Естественно, непременные революционные мемуары: «пролетарский поэт, прозаик, драматург, деятель революционного движения» Павел Арский печатает «Воспоминания о семнадцатом…» — воспоминания солдата павловского полка о Феврале и Октябре. Присутствуют также непременная критика кинематографа «новой волны» и совершенно непременная дискуссия о преемственности советских поколений и неизбежной дружбе между ними. Если бы кому-то — и по загадочным для нас причинам — потребовалось создать подделку, наилучшим образом соответствующую образу журнала «Октябрь» времен Кочетова, то, взяв в руки этот номер, имитатор бы горько пожалел о затраченных усилиях.

И почти нетипичная, иначе говоря, бедная на яркие тексты — «Юность».  В 1962 году Борис Полевой сменил Валентина Катаева на посту главного редактора, но на общее направление журнала это, казалось, не повлияло, более того, Василий Аксенов и Евгений Евтушенко вошли даже на какое-то время в состав редколлегии. Тем не менее именно в этом номере важного и интересного для взгляда издалека не так уж много — разве что знаменитое «Не винтиками были мы» Бориса Слуцкого («Не винтиками были мы. / Мы были электронами. / Как танки, слушали приказ, / Но сами шли вперед») c его специфическим образом советского человека как деиста, соотносящегося с идеологией постольку, поскольку он с ней согласен, а не потому что она является высшей истиной. Лирика — снова Самуила Маршака, о нем же статья Станислава Рассадина  «И небо — в чашечке цветка».

А вот для современников была интересна еще и статья Зиновия Паперного о том, как правильно отдыхать, и уже упоминавшаяся статья Кассиля. Обе они вызвали живейший и многообъемный читательский отклик.

«Роман-газета» — бесценное «народное издание», выходившее пятисоттысячным тиражом и в октябрьском выпуске печатавшее «Приключения Вернера Хольта» Дитера Нолля, — ноябрь встретила спокойнее: дилогией Владимира Федорова «Чистый колодезь» и переводным романом «Тростинки господа бога» сенегальского прозаика и кинорежиссера, «отца кинематографии черного континента» — Сембена Усмана о знаменитой забастовке на железной дороге Дакар — Нигер [18] .

«Знамя» (главный редактор — Вадим Кожевников, тот самый, который, будучи на редакторском посту, передал в КГБ рукопись романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» и автор популярнейшего романа «про разведчиков» «Щит и меч») публикует огромный, растянувшийся на четыре номера (с 9-го по 12-й) роман Бориса Полевого «На диком бреге» о строительстве как бы обобщенной ГЭС, в которой, впрочем, достаточно легко узнается Братская электростанция. Первое эхо этого романа, как нам кажется, отыскать нетрудно — это поэма Евгения Евтушенко «Братская ГЭС» (1965). Конечно, общность темы заведомо сближает, но слишком уж много в романе и поэме совпадений: и по кругу затрагиваемых проблем — от репрессий и цены женской эмансипации до национального вопроса (у Полевого, кажется, у одного из первых появляются «положительные» образы тех, кого еще недавно эвфемистически называли «космополитами»), и по интонации, и по «народническому» отношению к действительности и истории (впрочем, Полевой, кажется, искренне принимал его за коммунистическое; в отношении Евтушенко после «Казанского университета» в этом смысле есть сомнения). Формально конфликт романа основан на борьбе благородных представителей старой школы — и просто неравнодушных, хороших людей — с равнодушными молодыми карьеристами и старыми бюрократами («Партия поставила меня на такой участок, что я не могу позволить себе роскошь быть простофилей. Человеку моего масштаба надо строить свои отношения с людьми по точному расчету, с хорошим запасом прочности. Ведь это же ужас, когда человек, которому ты доверился, с которым делишься сокровенными планами, вдруг изменяет тебе, перекидывается к твоим врагам... Вот так... И, может быть, хватит об этом. У меня и без того был сегодня скверный день... Лучше расскажи, чем сегодня занималась, моя хорошая?» — вот как беседует с женой «плохой» карьерист по фамилии Петин), однако как веяние времени здесь возникает тема человека «трудной судьбы», бывшего инженера, а ныне запойного механика Дюжева…

Надо сказать, что хотя диалоги романа, да, собственно, персонажи — лишь выразители авторских идей, в «натурных» описаниях проза Полевого плотна и раскованна, в ней чувствуются стилистические отголоски орнаментальной прозы 20-х.

Самое, впрочем, удивительное в романе и есть авторский подход: Борис Полевой не первым — хотя в числе первых — коснулся темы репрессий [19] , не первым сделал несправедливо пострадавшего бывшего заключенного одним из центральных положительных героев [20] , не первым заговорил о том, что цена рывка должна быть поменьше и делать ее такой — обязанность всех, не первым положил на другую чашу весов не зло, а трусость, ограниченность, глупость, жалость к себе; но вот сочетание всего этого превращало «На диком бреге…» — при всех штампах и несоответствии мастерства замыслу — в своего рода косвенное требование к действительности. Борис Полевой — коммунист, автор «Повести о настоящем человеке» и редактор «Юности» — просил окружающий мир вернуться к норме.

Публикует «Знамя» и рассказ Виктора Конецкого «Еще о войне» — образец «другой» военной прозы (он потом станет фрагментом повести «Кто смотрит на облака» — «Глава третья, год 1944, Мария Степановна», а в 2004-м по мотивам рассказа был снят фильм). Мария, медсестра, ждет любимого мужа с фронта, панически боится за него, меньше, но все же боится быть оставленной из-за какой-то «фронтовой подруги» — и от тоски и одиночества почти случайно влюбляет в себя постороннего человека и уже не может оттолкнуть его, испытывая вину за это лишнее чувство, за причиненную боль. Муж приедет на побывку, когда ничего еще не произошло, но все уже может произойти, и по дежурному фронтовому кошмару увидит жену в объятиях другого. Конецкий делает вещь достаточно неожиданную — берет банальную ситуацию, растиражированную даже в песнях, и строит из нее очень плотную и очень военную трагедию. Трагедию людей, разделенных слишком большой опасностью, слишком большим напряжением, страхами, которые очень быстро отчуждаются — и находят неожиданные и разрушительные пути наружу. Иначе говоря, Конецкий создает модель военного внутреннего быта.

Такая война уже была в западной литературе, но у нас подобного не было, хотя это все та же война, неузнанная.

А еще «Огни Рима» Альберто Моравиа — маленький, очень плотный рассказ о нищей девушке, принимающей ухаживания (но только ухаживания) посторонних мужчин, чтобы позавтракать или поужинать за их счет и еще на один день остаться в Риме, потому что в Риме вечером можно видеть огни, а дома, в деревне, где у ее родителей своя траттория, этих огней нет.

Антифашист и даже некоторым образом марксист Альберто Моравиа воспринимается у нас как обличитель капитализма (что до какой-то степени правда) и публикуется именно на этом идеологическом основании. Однако для среднего читателя его рассказы, приправленные изрядной долей фрейдизма, сюрреализма и эротики были скорее окном в недоступное тогда зарубежье; точно так же, как «обличающие» фильмы итальянских неореалистов — к неореалистическому кино Моравиа имел самое непосредственное отношение (его тексты легли в основу нескольких киносценариев).

В этом же номере «Знамя» публикует статью В. В. Ермилова «Великая трагедия» — о романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина». Присутствие Конецкого, Моравиа и Ермилова под одной обложкой, вероятно, было источником некоего веселья для членов редколлегии. Ермилов Владимир Владимирович, советский литературовед, некогда секретарь РАПП и тот самый человек, с которым не успел «доругаться» Маяковский, был непременным участником всех «проработочных» кампаний.

А сумасшедший ленинградский детский журнал «Костер», где как раз в 1962-м начал работать Лев Лосев, в 11-м номере напечатал — в едва ли не наполовину урезанном виде — «Балладу о маленьком буксире» Иосифа Бродского, чем, в частности, и вошел в историю, потому что это была первая публикация собственных стихов Бродского в России.