История России с древнейших времен. Том 7. Царствование Федора Иоанновича. 1584–1598 гг. - Сергей Соловьев

В Литве обрадовались, что московский государь согласился действовать решительно для достижения короны польской и литовской, согласился отправить великих послов на сейм, и послы эти оказывали большую учтивость, не спорили, как прежде, о мелких церемониях. Выезжавшие навстречу литовцы говорили послам: «Теперь мы встречаем вас, великих послов государя православного; и дал бы нам бог всею землею встретить самого вашего государя к себе. В Литовской земле во всех поветах все рыцарство и вся земля уложили на том: хотят выбирать себе государем вашего государя». Приставы говорили послам: «Вы показали уступчивость большую против прежних обычаев: прежде, когда приставы приезжали к послам вашего государя и от короля, то послы о шапках спор поднимали, и против королевского имени шапок не снимали тотчас; а вы теперь, великие послы, против речи панов радных, братьи своей, шапки сняли: и паны радные, братьи ваши, принимают это от вас за великую учтивость».

Но в Литве скоро увидали, что московские послы по-прежнему разнятся от всех других послов, приехавших на сейм хлопотать об избрании своих государей; по-прежнему московские послы приехали без денег. Паны радные литовские послали писаря сказать им: «Надобно вам промыслить сейчас же, выдать тысяч с двести рублей, для того, чтоб всех людей от Зборовских, и от воеводы познаньского, Гурки и от канцлера, Яна Замойского, приворотить к себе на выбор вашего государя: как увидят рыцарские люди государя вашего гроши, то все от Зборовских и от канцлера к нам приступят; а только деньгами не промыслить, то доброму делу никак не бывать, и будут говорить про вас все: „Что ж это за послы, когда деньгами не могут промыслить!“ – Послы отвечали, что обо всем будут говорить с самими панами на посольстве. Потом ночью тайно приехал к ним воевода троцкий. Ян Глебович, с стольником коронным, князем Василием Пронским, и говорил: „Я государю вашему службу свою хочу показать, воеводу познаньского и Зборовских уговариваю, чтоб были с нами вместе и выбирали вашего государя и на то уже их и навел: только у них люди наемные, которым срок приходит, и надобно воеводе познаньскому и Зборовским помочь деньгами, чтоб им было что наемным людям давать и против канцлера стоять“. Послы отвечали, что об этом им наказа нет, да и казны с ними нет».

Несмотря, однако, на недостаток этого могущественного на избирательных сеймах средства – денег, сторона московская была очень сильна, не только между Литвою, но и между поляками, ибо для большинства избрание Феодора казалось самым верным выходом из борьбы двух сторон, Зборовских и Замойского. Когда выставлено было в поле три знамени: московское – шапка, австрийское – немецкая шляпа и шведское – сельдь, то под шапкою оказалось огромное большинство. 4 августа Годунов и Троекуров правили посольство в рыцарском коле: поставили послам скамью против больших панов, а кругом того места сидели паны же радные и послы поветовые. Увидавши, что для них приготовлена скамья, что паны и послы поветовые все сидят, московские послы начали говорить панам радным: «В обычае не ведется ни в каких государствах, что послам, пришедши от государя своего, речь говорить сидя, и нам как это сделать, что посольство государя своего сидя править? Мы станем от государя посольство править стоя, и вам пригоже государя нашего речь от нас слушать стоя же». Папы отвечали: «Мы вам сказываем, как у нас в обычае ведется, не спорьте об этом, правьте посольство сидя, а мы при имени государя вашего будем вставать». Послы продолжали спорить; наконец паны сказали: «Мы вам обычай здешний сказываем; вы не слушаете, так делайте как хотите: мы сядем, а вы как хотите, так посольство и правьте, на вашей воле». Сказавши это, паны сели, и послы правили посольство сидя.

Для рассуждения о подробностях условий выбора назначили 15 панов духовных и светских, которые должны были съехаться с московскими послами в селе Каменце, близ Варшавы. Здесь тотчас же обнаружились те колоды, пересечь которые Скумин считал таким трудным делом. Паны спросили послов: соединит ли государь свое Московское государство с королевским так, как Литва соединена с Польшею, навеки и неразрывно? Приступит ли к вере римской? Будет ли послушен папе? Будет ли венчаться в Кракове в латинской церкви от архиепископа гнезненского? Причастие опресночное примет ли и церковь греческую с римскою соединит ли? Приедет ли в Варшаву через 10 недель после избрания? Напишет ли в своем титуле королевство Польское выше царства Московского? Бояре отвечали: королевство Польское и Великое княжество Литовское соединятся с Московским государством навеки так, чтоб им против всякого недруга стоять заодно, чтобы жители их могли свободно ездить из земли в землю, жить, свататься и жениться с позволения государя.

Государь останется в православной вере; венчаться на королевстве будет или в Москве, или в Смоленске; будет уважать папу, не будет препятствовать ему в управлении польским духовенством, но не позволит мешаться в дела греческой церкви. Корона Польская будет под царскою шапкою Мономаховою; титул будет: царь и великий князь всея Руси, владимирский и московский, король польский и великий князь литовский: «Хотя бы, – сказали послы, – и Рим старый и Рим новый, царствующий град Византия, начали прикладываться к нашему государю, то как ему можно свое государство Московское ниже какого-нибудь государства поставить?» Относительно времени приезда в Польшу послы объявили: «В том волен бог да государь: как захочет, так к вам и приедет, нам того угадать нельзя и наказа нам государь об этом не дал».

Паны отвечали, что на этих условиях Феодор не может быть избран, и особенно настаивали на вопросе о деньгах, которые царь как можно скорее должен выдать для подкрепления стороны своей на сейме и для найму войска, потому что в случае царского избрания враги с разных сторон нападут на Польшу; приводили в пример щедрость императора и короля испанского. Послы говорили на это: «Государь наш на наемных людей казны своей даст, что будет пригоже. Вы говорите, что цесарь и король испанский для своего избрания дают вам казну большую, да еще на много лет: но государь наш хочет быть королем польским и великим князем литовским не для своего прибытка и чести, а только для покоя христианского, для избавления и расширения этим государствам. Приводит государь наш то себе на память, что давно уже Московское государство и Корона Польская, и Великое княжество Литовское между собою в неприятельстве, и кровь христианская с обеих сторон лилась: так его бы государским смотреньем кровь литься перестала и были бы христиане в покое; а вы на такое государя нашего раденье о покое христианском не смотрите, указываете на цесареву да на испанского короля казну. Ваша воля, если вам деньги христианского покоя лучше. А государю нашему ваши государства зачем покупать? С божиею помощью государь наш сидит на своих государствах. Государь наш хочет, чтоб между всеми христианами утвержден был покой и стоять бы всем христианам на бусурман заодно; но если вы говорите, что государь наш должен дать свою казну, должен велеть 6иться с теми людьми, которые не захотят его выбрать, то, значит, он должен воздвигнуть еще больше кровопролития между христианами, а не покой христианам сделать». Паны отвечали: «По всем этим статьям, которые между нами в разговоре были, государю вашему у нас в государстве быть нельзя». Тогда послы, исполняя наказ, объявили, что царь, если не может быть избран сам, желает избрания эрцгерцога Максимилиана. На это паны отвечали: «Непригоже государю вашему, да и вам государя нам указывать; знаете сами, что мы ни по чьему указу государя себе не выбираем; выбираем, кого нам бог укажет по нашим вольностям». На втором съезде паны опять начали дело о деньгах, спросили: «Даст ли им государь на скорую оборону 200000 рублей? Без чего об избрании Феодора говорить нельзя». Послы отвечали, что государь государства не покупает; но если будет избран, то они, послы, занявши, дадут до 60000 золотых польских. Паны возразили, что этого мало; послы прибавили до 100000; паны не согласились и на это; они говорили: «Царь обещает давать шляхте землю по Дону и Донцу; но в таких пустых местах какая им прибыль будет? Да далеко им туда и ездить. У нас за Киевом таких и своих земель много. Как вам не стыдно о таких землях и в артикулах писать! Будет ли государь давать нашим людям земли в Московском государстве, в Смоленске и северских городах?» Послы отвечали: «Чья к государю нашему служба дойдет, того государь волен жаловать вотчиною и в Московском государстве». Паны спрашивали: «Заплатит ли государь войску долги королей Сигизмунда-Августа и Стефана?» Послы отвечали, что государь заплатит за одного Стефана что пригоже, но за Сигизмунда-Августа платить не будет. Паны говорили: «Что эта за вольность, что нашим людям к вам ездить вольно, а вашим людям к нам ездить можно только с доклада государя? Но если государь ваш не позволит никому ездить, то ездить и не станут?» Паны говорили долго, чтоб было вольно ездить людям с обеих сторон, как захотят; но послы им решительно в этом отказали: «У вас, – говорили они, – в ваших государствах людям вольность ездить во все государства; а в Московском государстве того в обычае не живет, что без государева повеленья ездить по своей воле и вперед тому быть непригоже, о том вам много говорить не надобно». Между тем шли споры между панами духовными и светскими, приверженцами Максимилиана, Сигизмунда и Феодора. Кардинал Радзивилл говорил, что «избрание московского царя очень выгодно для республики, но препятствием непреодолимым служит религия. Притом это наследственный враг нашего народа: недостойно было бы нам неприятеля взять в государи. Опричнина его также была бы нам тяжела. Если при покойном короле нам тяжелы были несколько сот гайдуков, то опричнина будет еще тягостнее. Но, что всего важнее, московский не способен к правлению, не имеет достаточного к тому разума». Христоф Зборовский также указывал на неспособность Феодора, выставлял сомнения, будут ли исполнены обещания? «По-моему, невозможное дело, – говорил он, – чтоб этот гордый народ москвитяне, который придает важность даже снятию шапки, мог согласиться, чтоб государство его было присоединено к короне, скорее захотят они приставить Польшу к Московскому государству, как рукав к кафтану». Приверженцы Феодора возражали, что насчет умственных способностей его ходят разные слухи, а дела его неразумия не показывают: он укротил внутренние раздоры, что гораздо труднее, чем вести удачно внешние войны, как внутреннюю рану труднее вылечить, чем наружную. Пленных выпустил без окупа: все это показывает в нем человека разумного и милосердного. Особенно приверженцы Феодора хвалили его за отпуск пленных без окупа.