Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции) - Вячеслав Костиков

Война оказалась тем рубиконом, через который удалось перейти лишь немногим. Старшее поколение сошло с литературного небосвода в силу возраста. Что касается литературной молодежи, то военные и первые послевоенные годы принесли эмигрантам столько материальных тягот и испытаний, что стало, как говорится, не до belles lettres. Большинство "подававших надежды" и уже печатавшихся литераторов вынуждены были искать более надежные источники существования, обрели "настоящие" профессии, и в послевоенной литературе осталось лишь несколько имен из наиболее стойких и действительно талантливых. О них мы расскажем позднее.

На 30-е годы приходится и самая острая полемика в эмигрантской печати о судьбах русской зарубежной литературы. Главный спор касался вопроса о том, способна ли эмиграция в оторванности от родных источников создать что-либо значительное. Другая важная тема полемики - о проблематике литературы за рубежом. О чем писать? О России прошлой, которую литераторы старшего поколения знали очень хорошо, но которая ушла в небытие, или о России новой, которой никто из эмигрантов толком не знал, разве что по газетам и журналам (далеко не всегда объективным), но которая в эмиграции вызывала жгучий и ревнивый интерес? На многие из этих вопросов попытался ответить М. Алданов в статье "О положении эмигрантской литературы", напечатанной в журнале "Современные записки" в 1936 году.

На первый вопрос ответ найти было не столь уж сложно. Достаточно было вспомнить хотя бы И. С. Тургенева или А. И. Герцена, успешно работавших за границей, или, например, Н. В. Гоголя, писавшего "Мертвые души", одно из самых "русских" литературных произведений, в Италии (М. Алданов в своей статье в качестве иллюстрации берет А. Мицкевича). По мнению М. Алданова, у эмигрантской прозы, в отличие от новой, советской, было даже то преимущество, что она была свободна от всякого рода политических и социальных "заказов".

"Если бы какой-либо французский или английский писатель на очень долгое время покинул родину, потеряв с ней связь, - пишет М. Алданов, - то это, без сомнения, тяжело отразилось бы на его творчестве: он очень многое потерял бы и не выиграл решительно ничего. Мы в ином положении. Для нас кроме огромного минуса есть еще более огромный плюс: мы выиграли свободу. Самые восторженные поклонники советской литературы не станут все-таки серьезно утверждать, что она свободна. Мы же пишем, что хотим, как хотим и о чем хотим... Я не отрицаю значения морального давления среды, - оно есть в эмиграции, как есть везде, в любой обстановке, во всем мире. Но только несерьезный или недобросовестный человек может сравнивать этот вид давления с тем, какой существует в советской России... Социальный заказ для эмигрантской литературы существует лишь в весьма фигуральном смысле слова, в степени незначительной и нестрашной. Социального же гнета нет никакого, как нет цензуры и санкций. Люди, очень много говорящие о нашей "оторванности от родной почвы", должны были бы подумать и о том, что эту оторванность все-таки до известной степени компенсирует. Во всяком случае многие из нас, несмотря на всю тяжесть, все моральные и материальные невзгоды эмиграции, не сожалеют и, вероятно, так до конца и не будут сожалеть, что уехали из большевистской России. Эмиграция - большое зло, но рабство - зло еще гораздо худшее" 1.

Большинство писавших о судьбах литературы и русских писателей в эмиграции при всех различиях точек зрения неизменно сходились в том, что главная беда - не оторванность от родных очагов, а обычная бедность, отнюдь не в духовном, а в самом грубом, физическом, материальном смысле слова. Бедность, доходящая до того, что многим, особенно молодым, литераторам не на что было купить писчей бумаги, нечем заплатить за аренду пишущей машинки, а тем более отдать рукопись машинистке. Многие молодые эмигрантские писатели и поэты погибли, в том числе и покончив жизнь самоубийством, не от духовной скудости, не от отсутствия идей и тем (сложная, нищая, противоречивая, политически и эмоционально бурная эмигрантская жизнь предоставляла массу сюжетов), а от истощения, бездомничества, материальной безысходности.

Много сетований в эмигрантской литературной среде, особенно молодежной, было на русского зарубежного читателя. Эмигрантские писатели, не имевшие возможности найти издателя или поместить свой рассказ в газету, склонны были обвинять русского эмигранта в невежестве, в эмигрантском обывательстве, в отсутствии интереса к литературе. Упреки эти имели некоторые основания. Эмиграция даже с каким-то болезненным самобичеванием обвиняла себя в "эмигрантщине", в обывательстве. Винить эмиграцию за это вряд ли правомерно.

У многих русских семейств борьба за существование отнимала так много душевных и физических сил, что было не до высоких материй, и можно лишь удивляться и воздавать эмиграции должное за то, что при всех тяготах и неустроенности она в целом сохраняла высокий уровень интеллектуальной и культурной жизни. Одно из "формальных" свидетельств тому - огромное (если учесть размеры самой эмиграции) количество всякого рода изданий. Если бы эмиграция не сохраняла повышенного интереса к культурной жизни, то никакая материальная сила не могла бы держать на плаву сотни русских газет и журналов. В 1925 году за границей существовало 364 периодических издания на русском языке. Далеко не равнозначные по своему уровню, они тем не менее имели своего читателя. Большинство интеллигентов, вынужденных в силу материальных условий заниматься физическим трудом, тем не менее оставались интеллигентами. Высоким оставался и интерес к литературе, о чем свидетельствует то, что до войны да и в первые послевоенные годы литературные вечера в Париже собирали множество народа. Именно благодаря высокому интересу эмиграции к литературе большинство литераторов имели возможность продолжать писать. Без этого интереса творчество было бы невозможным. В эмиграции писал даже 90-летний В. И. Немирович-Данченко *.

* Брат известного режиссера МХАТ, детский писатель.

О чем писали эмигрантские литераторы? Прежде всего о дореволюционной России и о первых годах революции, свидетелями которых они были. Романы, повести и рассказы о революционной России представляют для советского читателя наибольший интерес, ибо они написаны пером свободным. Литературные произведения, создававшиеся в самой России, особенно с конца 20-х годов, когда интеллектуальная жизнь уже была поставлена под жесткий контроль, "грешили" искусственным романтизмом, однозначностью, предвзятостью, умолчаниями.

С начала 30-х годов цензурный режим уже не позволял советским писателям создавать объективную картину советской жизни. Те писатели, которые имели мужество писать так, как думали и чувствовали, не имели возможности издаваться. Так что творчество эмигрантских литераторов является интереснейшим источником знаний о нас самих и о нашей революционной истории.

Работу писателей в эмиграции в какой-то степени можно назвать гражданским подвигом. Ведь, кроме хлопот, забот, часто унижений, литературный труд почти ничего не давал. Гонорары были мизерными, часто гонораров и вовсе не платили. Писательство было нередко вторым ремеслом, ночным занятием, отнимавшим силы и здоровье. Нужно отдавать себе отчет в том, что "второе ремесло" для эмигрантского литератора было отнюдь не конторой, где можно было скрипеть пером по казенной бумаге, сохраняя главные силы на вечер. Эмигрантский писатель, за исключением очень узкого круга, это чаще всего рабочий завода "Рено" или "Ситроен", шофер или маляр, в лучшем случае пригородный садовод или огородник. Ждать материальной помощи писателям-эмигрантам было неоткуда. Если у эмиграции и были какие-то деньги, то они шли на другое, в глазах эмиграции главное, - на организацию школ, стипендии студентам, минимальную помощь тем, кому действительно не на что было купить кусок хлеба, негде переночевать.

"Выходом из положения, - с горькой иронией писал М. Алданов, - могло бы быть создание большого меценатского, заведомо убыточного издательского дела за границей. Но это, разумеется, нереально. Эмигрантские "deux cents families" * - сомнительные регенты и пайщики сомнительных эмигрантских дел давно исчерпали свой скромный запас интереса к искусству и вдобавок очень утомлены: они уже на прошлой неделе пожертвовали сто франков на что-то касающееся литературы" 2.

* Двести семейств (франц.).

Несмотря на все трудности эмигрантского существования, плоды писательских трудов весьма значительны. Наиболее плодотворным был период между 1925 и 1935 годами. Это настоящее "золотое десятилетие" эмигрантской прозы. Глеб Струве в "Русской литературе в изгнании" приводит внушительный, хотя и не полный перечень написанного: И. Бунин - "Митина любовь", "Солнечный удар", "Дело корнета Елагина", "Божье дерево", "Жизнь Арсеньева"; Борис Зайцев - "Преподобный Сергей Радонежский", "Странное путешествие", "Афон", "Анна", "Дом в Пасси", "Жизнь Тургенева"; И. Шмелев - "Солнце мертвых", "Про одну старуху", "Свет разума", "История любовная", "Няня из Москвы", "Богомолье", "Лето Господне" (настоящий шедевр описания русской дореволюционной жизни как по языку, так и по национальной памяти); А. Ремизов - "Оля", "Звезда Надзвездная", "По карнизам", "Три серпа", "Образ Николая Чудотворца"; Д. Мережковский - "Мессия", "Тайна Запада", "Наполеон", "Иисус Неизвестный"; Н. Тэффи - "Городок", "Воспоминания", "Авантюрный роман", "Книга Июнь"; М. Алданов - "Чертов мост", "Ключ", "Бегство", "Десятая симфония", "Земли и люди", "Портреты"; А. Куприн - "Колесо времени", "Юнкера"; М. Цетлин - "Декабристы"; В. Ходасевич - "Собрание стихов" и "Державин"; М. Осоргин - "Сивцев Вражек", "Свидетель истории", "Книга о концах". В этот период много пишет и широко публикуется В. Набоков (Сирин). Известный художник, создатель галереи портретов крупнейших деятелей русской революции, в том числе Ленина, Луначарского, Троцкого, Ю. Анненков публикует в эмиграции под псевдонимом Б. Тимирязев "Повесть о пустяках".