Каменный Кулак и мешок смерти - Янис Кууне

Волькша видел, как с вершины прибрежного холма вознесся в небеса тревожный дым. Через некоторое время чуть дальше воскурился другой, а за ним еще один и еще. И не успели викинги сойти на твердую землю в устье Сиены, как до Роуена и Париса уже долетела ужасающая весть о том, что норманны вернулись на земли франков.

Презрев громкие крики сопутных форингов и сыновей конунга, требовавших подняться вверх по Сиене и проверить, не разжились ли за это время роуенцы новым золотом, утром следующего дня Хрольф повел шедшие под его рукой драккары на юго-запад в обход полуострова Бретань и через три дня миновал устье Луары.

Когда же Гастинг пришел к реке Роне, единственной франкской реке, не носившей еще норманнских судов, то уже его собственные лиллешеппари приступили к нему и потребовали пополнить скудные корабельные запасы вином и свининой южных франков.

Найдя подходящий остров, который франки называли Камарга, Хрольф разбил там временную стоянку, где варяги сгрузили с кораблей то, что их утяжеляло и затрудняло плавание вверх по незнакомой реке. После этого, оставив малую дружину для охраны стана, все охотники взошли на драккары и отправились вершить набеги по обоим берегам реки. Рона не была столь же полноводна, как Сиена, так что строй драккаров вытягивался на ней в длинную вереницу. Варяги не могли в мгновение ока собираться в свой обычный железный клин. Но это не помешало им доблестно разграбить Ним и Арль, тщившиеся выстоять против нескольких тысяч северян, имея считаные сотни городских дружинников и ополченцев. Городки были разметаны викингами, точно пастуший шалаш разгневанным медведем.

Добыча, взятая шёрёвернами на Роне, не шла ни в какое сравнение с прибытком от походов по Сиене или Луаре. В тот день, когда драккары дошли до Валансьена, Гастинг понял, что едва ли существенно пополнит свою подопустевшую казну, вытряхивая последние серебряные крошки из франкских кошелей, вламываясь в их свинарники и винные погреба, и отдал приказ поворачивать к морю.

Однако, по возвращении на Камаргу молодые шёрёверны, для которых это был первый поход, и которым скудная добыча, взятая на копье в землях южных франков, казалась несметной, воспротивились воле сторешеппаря, и перед выходом в море пять драккаров отвалились от ватаги. Гастинг же только покачал головой, проводил их насмешливым взглядом и направил свои суда к землям галисийцев.

Нрав этого гордого и воинственного народа Хрольф уже успел познать. Отпор, которым его людей встречали жители Галисии, не давал викингам продвинуться вглубь этих земель даже на полдня пешего пути. Закованные в железо франкские всадники казались толпой пугливых отроков в сравнении с одетыми невесть во что и вооруженными как попало галисийцами. Даже берсерки не пугали жителей этих краев. Упорство и отвага галисийцев казались невероятными. Так что война с ними была равносильна попытке разгрызть камень.

С другой стороны, Гастинг, всегда старавшийся выведать как можно больше о своих грядущих противниках, доподлинно знал, что своими главными врагами галисийцы считали моросов. Мало того, что лет за сто до прихода северян скитальцы пустынь захватили южные земли Еспаньолы и обустроились там с таким тщанием, что у прежних хозяев не было никакой возможности отбить свои владения, так они еще то и дело зарились на Галисию и Астурию. Убийство мороса считалось у галисийцев высшей доблестью, так что новоиспеченный морской ярл еще на Бирке вознамерился использовать эту вражду для своей корысти и привлечь галисийцев в поход на моросов и далее на берега Срединного моря.

Дабы не злить будущих союзников, Хрольф не повел всю ватагу в залив Виго, а отправил туда одну Молнию, определив в чин переговорщиков Бьёрна за его воинственную стать и Варга за его умение столковаться с самим Гармом, на каком бы наречии тот ни говорил.

Приблизившись к Виго, варяги не стали ставить щиты на борта и, после некоторых пререканий, сняли по Волькшиному требованию шишаки, а кольчуги покрыли полотняными рубахами. Драконью голову с форштевня решили не снимать, чтобы галисийцы видели, с кем имеют дело.

– Я сойду на берег без щита и меча и пойду в город толковать с тамошним ярлом, – спокойно, точно речь шла о поездке на Екерё или в Виксберг, сказал Годинович, отсыпая горсть Родной Земли в потайной кошель. – Если не вернусь до конца дня, уплывайте подобру-поздорову. Ты меня понял, Олькша?

– Мы все пойдем с тобой! – упрямствовал Хорсович. – Мы их опрокинем, как мужик девку, после чего ты и начнешь с ними толковать. И пусть эти гальцы посмеют не согласиться с тем, что ты скажешь!

– И как у тебя язык не зачерствеет, Олькша?! Уж быстрее бы он сравнялся по неповоротливости с твоим разумом, – исподлобья посмотрел на него Волкан. – Ну возьми ты в толк, что побежденный никогда не будет защищать спину победителя. Хорошо еще, если он сам не всадит в нее опоясный нож. Зачем тебе на бранном поле два врага? Друга нельзя вначале победить, а потом обласкать.

– А вот и нет! – возразил Хорсович. – Вона, в моей волховской дружине я прежде каждому из парней бока намял, а уж после в приятели пригласил. Уж как они меня боялись, как почитали, как слушались – одно загляденье!

– Ну и много они тебе в драке пособляли? А? – насел на него Годинович. – Что же ты каждый раз за мной хвостом по нескольку дней ходил, прежде чем молодняк из очередного села на кулачки вызвать? Что? Не было у тебя надежи на твоих ухарей?

Олькша зло ерошил кудлатую рыжую бороду, которая за эти годы укрыла его щеки до самых глаз, отчего он стал как две капли воды похож на своего отца Хорса.

– А вот и нет! – выпалил он.

– А вот и да! – настаивал Волькша. – А вот и да, колода ты ягонская!

– Это я-то, колода ягонская?! – взревел Олькша. – Да я тебя, поганка латвицкая, через колено вчетверо переломаю и…

– … и заставишь меня жрать говно, выдавливая его из моей жопы?! – продолжил за него Волкан. – Где-то я уже слышал эти слова. Не иначе как ты тут тепереча взамен Ронунга-Кослотома?[203] Опамятуй, Олькша, ты же венед, а не варяг! И вообще, мне надоело тебя вразумлять! Еще слово, и ты будешь дожидаться меня здесь, блюя за борт в черной немочи! Det jag talar – Stenknytnave! Har du begriper mig, karkad Björn?![204]

Глядя на то, как ярятся два венеда, слушая их непонятную речь, русь Молнии лыбилась до ушей, ожидая потехи, но от последних слов Варга они втянули головы в плечи и сподручнее перехватили рукояти весел. Олькша тоже осекся, часто-часто замигал глазами, поиграл желваками, но охолонул и попятился.

Посольствовать перед галисийцами было нелегко. Франкский язык, который Волькша выучил за годы походов по Сиене и Луаре, они понимали лишь отчасти. Наречие свеев не понимали вовсе, как и слова фризов, саксов, англов и скоттов. Каждое непонятное слово они встречали откровенными насмешками и долгим издевательским лопотанием на своем языке. Однако перед ними стоял не кто-нибудь, а сын Годины Ладонинца, которого по всему Волхову называли Родомысличем за умение столковаться с кем угодно.