И он ее поцеловал - Лаура Гурк

– Ну и пусть, главное – не остаться без десерта. Ты же знаешь, я обожаю сладкое. – Она положила ложку и взяла со стола поднос с едой.

Они оба опустились на колени. Эмма поставила поднос на деревянный пол, но не знала, что же делать дальше.

Он показал ей. Взяв кусочек хлеба, обмакнул его в мед и поднес к ее губам. Она съела его. И, припомнив день в «Шоколаде», слизала остатки меда с его пальцев.

– Что сталось с застенчивой скромницей Эммой? – приподнял он бровь. Высвободив пальцы, Гарри протянул руку за персиком и окунул его в мед.

– Я уже говорила, что с тобой я не чувствую стеснения. Больше не чувствую.

Он поднес персик к ее рту и обмазал медом губы.

– Как ты себя чувствуешь?

– Превосходно. – Она откусила от персика, но он забрал у нее остатки и поцеловал, смакуя ее нижнюю губку, как будто это был цукат. Она положила руки ему на грудь, наслаждаясь ощущением сильных мускулов под ладонями. Она любила в нем силу.

– Ложись, – оторвался он от нее.

Она повиновалась, и он устроился сверху. Он медленно провел долькой песика по ее горлу, и по телу Эммы прошла теплая, сладкая волна желания. Она пошевелилась, ощущение гладких половиц под спиной тоже было эротичным.

– Помнишь тот день, когда я ходил с тобой на рынок. «Ковент-Гарден»? – спросил он.

Она закрыла глаза.

– Помню.

– Мы стояли у прилавка с фруктами, и ты сказала, что любишь персики. Спелые, сладкие, сочные. – Он провел персиком по ее груди, заставив ее сделать резкий вдох. – Ты сказала, что у меня странный вид. Помнишь, Эмма?

– Да. – Она задохнулась, когда он начал обводить ее сосок долькой с пушистой кожицей. – Да, помню.

– Я представлял себе это.

Потрясенная до глубины души, Эмма распахнула глаза.

– Ты представлял, как проделываешь это? Со мной?

Он кивнул, скормил ей дольку персика, потянулся следующей, макнул ее в мед и возобновил свое занятие снова и снова обводя фруктом сосок. Липкий мед возбудил Эмму, сосок так эротично сморщился, что она не могла вдохнуть. Эмма вновь пошевелилась, страсть разгоралась в ней жарким огнем. Когда он положил персик ей на грудь и склонился над ней, чтобы съесть его, Эмму точно током пронзило, и она выгнулась навстречу его поцелую.

– Гарри! О Боже, это так безнравственно! – застонала она.

Он со смехом съел фрукт и поднял голову. Потом вновь потянулся к подносу, но она перехватила его руку.

– Нет, нет. Я тоже голодна.

Она села и, надавив ему на плечо, уложила его на спину.

– Мне нравится соленое, а тебе? – спросила она, взяв кусочек сыра. Окунула его в горчицу и скормила ему. За сыром последовала курица. Обмакнув дольку персика в мед, она зажала ее между зубами и склонилась, чтобы вложить ему в рот.

– М-м… – протянул он, аккуратно откусив свою половинку. – У тебя хорошо получается. – Эмма проглотила персик, сделав вид, что сомневается.

– Я ничего в этом не смыслю, Гарри. Мне требуется практика.

Она взяла еще один кусочек песика, обмакнула его в мед и повторила его действо с соском. Он выдохнул ее имя. Она улыбнулась, ей нравилось, когда ее имя со стоном слетает с его уст. Эмма бросила персик ему на грудь и съела его, потянувшись рукой к пенису. Она начала ласкать твердое копье так, как он научил ее. Дыхание Гарри участилось, и она поняла, что с остальной едой придется подождать.

Бедра его напряглись, он ухватил ее за волосы.

– Пусти меня внутрь. – Она наслаждалась удовольствием, которое дарит ему в этот момент, и ей не хотелось двигаться.

– Но я все еще голодна.

– Ты убиваешь меня. – Его рука конвульсивно сжалась на ее волосах. – Убиваешь меня.

Никогда в жизни она не была настолько храброй и уверенной в себе.

– Ты и впрямь хочешь оказаться во мне?

– Боже, да. Давай, Эмма, давай.

Она не отозвалась, продолжая гладить его, ощущая нарастающее возбуждение.

– Эмма, ради Бога…

– Когда чего-нибудь просишь, – прошептала она, упиваясь собственной властью, – принято говорить «пожалуйста».

– Пожалуйста, – поспешил произнести он. – Пожалуйста, черт побери.

Эмма рассмеялась и оседлала его. Запрокинув голову, она начала двигаться над ним. Волосы, которые он успел распустить, избавились от последних гребней. Она двигалась медленно, раскачиваясь, дразня его.

Но не одна она умела дразнить. Она почувствовала его руку на своем животе и застонала.

– Нравится, да? – спросил он, поглаживая большим пальцем ее плоть. – Да?

– Да, – задрожала она. – Да.

Удовольствие разливалось по телу, захватывая ее с головой, и Эмма начала набирать темп.

– Я предупреждал, что обед будет коротким. – Он выгнулся ей навстречу, продолжая ласки.

Лишившись дара речи, она смогла лишь кивнуть в ответ. Она двигалась все быстрее, он подстроился под нее, и они взлетели на вершину блаженства. Эмма достигла ее первой, выкрикнув его имя и отдавшись на волю чистого, раскаленного добела блаженства. Он последовал за ней, излив упругую струю.

Эмма со стоном рухнула ему на грудь, Почувствовала, как он целует ее волосы, и улыбнулась. Он всегда так делал.

Они полежали так несколько минут – он внутри ее, ее щека на его плече. Она обожала эти минутки не меньше самого любовного акта. Иногда даже больше, ибо в них скрывалась особая сладость, нечто трогательное, драгоценное. Нечто мимолетное, ускользающее.

Внезапно ее бросило в дрожь, как будто осенний ветер пронесся по комнате.

Гарри обнял ее.

– Замерзла? – спросил он, растирая руками спину и взлохматив волосы.

– Нет. – Она села, не слезая с него, погладила его по лицу. – Знаешь, ты был прав.

Он поцеловал ее ладонь.

– Насчет короткой трапезы?

– Да, но и насчет кое-чего другого тоже. – Эмма склонилась над ним, ее волосы завесой окутали его лицо. Она поцеловала его, ощущая на губах тягучую сладость персиков с медом. – Я действительно гедонистка.

Глава 21

Священный брак… это благородный институт, учрежденный Богом… для благословения детей его… как средство против греха во избежание прелюбодеяний… для взаимного проживания, помощи и комфорта, которые один должен создавать для другого…

Душные августовские дни сменились сентябрьской прохладой, Эмма и Гарри постепенно приспособились к новому стилю жизни. Каждую среду они встречались в конторе, в пятницу днем отбывали в Крикет-Сомерсби и возвращались обратно в понедельник утром. Блаженная эйфория первого месяца перетекла в нечто иное. Отношения стали более приятными и, по мнению Эммы, более глубокими и насыщенными.

В рабочие дни, когда она жила в своей городской квартирке, даже довольное мурлыканье любимого кота не спасало вечерами от пустоты и одиночества. Засыпать без Гарри было холодно и неуютно. Да и сама квартира как будто изменилась, перестала быть домом, казалась чужой, неродной. В настоящий дом превратился их деревенский коттедж.