Секретный дьяк или Язык для потерпевших кораблекрушение - Геннадий Прашкевич

Свистнуло несколько стрел.

Господин Чепесюк, устав, наверное, махать топором, осел на песок, припал чугунной головой к перевернутой байдаре, приложился ухом к днищу. Иван отметил это случайно, краем глаза, но удивился. Что можно услышать ночью на чужом берегу, прижавшись ухом к днищу пустой байдары?

— Прыгай в байдары! — скомандовал маиор. — Отталкивайся!

— Пора… — нерешительно тронул Иван чугунное плечо прильнувшего к байдаре господина Чепесюка. Даже сейчас не знал, надо ли мешать тайному человеку? Правда, Похабин, по колено в ледяной воде удерживая раскачивающуюся на волне байдару, тоже закричал страшно:

— Пора, барин!.. Поторопись!..

Невдалеке байдара, оттолкнутая от берега гренадером Провом Агеевым, бесшумно скользнула по долгой волне, сгинула в ночном мраке.

— Господин Чепесюк… — обожгло Ивана.

Вдруг увидел: из-под лопатки господина Чепесюка торчит обломок стрелы. Растерялся:

— Как же так? Пора нам…

— После… — загадочно выдохнул господин Чепесюк, слегка приподняв голову. Слышать его голос было странно. Из уголка черных губ тянулась струйка черной слюны. — После…

— Что после? — совсем растерялся Иван.

— Пусть все отдаст… — Силы заметно покинули господина Чепесюка. — После…

— Господин Чепесюк!.. — Иван ошеломленно обтирал ладонью кровь и песок с мокрого лица господина Чепесюка. — Ты ж при мне никогда ранен не был!..

С отчаянием закричал:

— Ну, господин Чепесюк!..

— После…

Огонь наверху разгорался, жадно перекинувшись на сухой лес. Сухие сосенки светились, как зажженные свечи. Похабин по колено в ледяной воде, ругаясь, звал Ивана и господина Чепесюка. Дьяк-фантаст Тюнька выпалил из пищали в сторону идущих, как медведи, мохнатых теней — страшный ночной гром прокатился над островом, будто злой дух Уни-Камуй вправду, наконец, рассердился.

— Что после?… — в отчаянии закричал Иван. — Господин Чепесюк, что после?… Как буду без тебя?… Ты меня не раз спасал!.. — Иван сам не понимал, почему столько боли вызывает в нем вид умирающего господина Чепесюка? — Не надо тебе умирать! Молчи, как молчал!

Господин Чепесюк не ответил.

Упал лицом в песок и больше не шевельнулся.

С обрывов, вопя, валили мохнатые тени. Кто-то рванул Ивана, потащил в сторону от умершего, почти силком бросил в байдару. С уверенностью не мог сказать, действительно ли шептал ему чугунный господин Чепесюк: «После…» Не успел даже легким платком отгородить Чепесюка от мира. «Господи, — отбивался от тянущих его рук. — Прими его душу!»

Глава V. В море

…Нисс — небо.

Кеера — ветер.

Камуй-сиууне — молния.

Упаш — снег.

Кета — звезда.

Чип — байдара.

Сиппу — соль.

Еин киток осива — молчи!.. («Рассуждения о других вещах или Кратчайшее изъявление вещей, виденных и пережитых» в записях дьяка-фантаста Тюньки.)

Туман.

Влажный туман.

Неистребимый, белый вечный туман.

Иван слепо смотрел перед собой, сил не было. Руку протянешь, все равно ничего не видно — одни неопределенные мутные пятна. Шепнул с усилием невидимому в тумане, а потому как бы несуществующему, хотя где-то рядом обретающемуся маиору:

— Я, наверное, умер, Яков Афанасьич… Даже прикащик Волотька Атласов перестал являться… А я ведь просьбу его не выполнил… — Помолчав, добавил главное: — А если не умер, то хочу умереть… Пусть в тумане, но тихо, как христианин…

— Грех так говорить, барин!.. — из ничего, из белой мглы прохрипел голос тоже где-то рядом обретающегося Похабина. — Грех себе желать смерти… Никогда ничего такого не желай. Господь лучше знает, что кому надо…

— Устал…

Неслышно, медлительно наклонился к борту. Упадешь в воду и не станет ничего, подумал. Буду плыть в воде как апонский тапочек на левую ногу… Зато никаких мук не станет… И не надо будет медлительно всматриваться в туман, к чему-то прислушиваться, надеяться… Если дурак Похабин не ухватит за руку, сразу придет конец…

Вдруг вспомнил.

После… Пусть все отдаст…

Но что хотел сказать этими словами господин Чепесюк? Какая тайна стояла за ними? Кому предназначались?… Устал… Упаду за борт и не будет никаких тайн… Даже тумана мяхкого, волглого, от которого чувствуешь себя навсегда заключенным в сыром подвале, не будет…

Наклонился к борту.

Еще немного и можно ткнуться лицом в густую волну, но из тумана с силой выскользнул сжатый кулачок маиора Саплина и отбросил ослабевшего Ивана на дно байдары. Маиор, неясным пятном выступив из сырого тумана, шепнул хрипло, но неукротимо:

— Делай, что должно, и пусть будет, что будет!.. На все воля Господня, Иван… Пока Он не объявит свою волю, терпи… — Силой усадил на скамью: — Берись за весла!..

С тех пор, как опустили за борт умершего от ран казака из молодых Ухова, с тех пор, как в тумане умер на руках Похабина монстр бывший якуцкий статистик дьяк-фантаст Тюнька, остались в байдаре только трое — вконец обессилевшие Иван Крестинин и Похабин, и совсем впавший в неистовство неукротимый маиор Саплин. Любое движение, любой знак маиор встречал теперь как вызов своей судьбе. То начинал рычать, как зверь, пугал Ивана, требовал соблюдения важных принсипов, пытался разорвать руками туман, то пугал Ивана и Похабина, что если, мол, помрете, всех прокляну! Если, мол, помрете, оставите одного в байдаре, не предам ваши тела вечному покою! Что-нибудь ужасное сделаю с вашими телами! И заставлял двигаться Ивана и Похабина, силой усаживал на весла:

— Греби!

А куда грести?

Нигде ничего не видно.

Силой заставлял сосать кусочки изловленной за бортом пучеглазой рыбы.

В великой неукротимости спрашивал сам себя: «Мнилось ли когда, что буду плыть по столь большому морю?…»

И сам себе не верил: «А раньше разве не плавал?…»

И сам себе отвечал: «Какое море?… Один туман…»

И добавлял привычно: «Туман — большое зло… После шведа, может, главное…»

А жалел об одном: «Попа поганого не повесили!.».

Туман…

Буря, раскидавшая байдары, давно утишилось. Тюнька и молодой казак Ухов умерли, господина Чепесюка убило стрелой. Вместе с другой байдарой пропали казак из молодых Щербак, с ним маленький апонец Сан, гренадеры Потап Маслов и младший брат Агеев — Пров. Может, уже и умерли, о том никто не знал.

Молча прислушивались, как в молочной мгле неслышно влечет байдару течением на край света. Иногда сквозь белую мглу высвечивалось неясное зарево. Может, скирда горела на невидимом острову, а может, какая гора огнем дышала. Еще шумно что-то плюхалось в воде, сопело, возилось, гоня волну.

— Может, кит? — слабо дивился Иван. — Их, наверное, ловить можно?

— Кого? — спрашивал из тумана Похабин.

— Китов.

— Ну, поймаешь? А дальше что?

— В Апонию повезем.

— А в Апонии что?

— В Апонии теплое средиземное море, невиданные деревья. Там непуганые олени берут пищу из рук человека. Там толстый бог Фанасома сидит посреди травы, утешает робких апонцев… — Обессилено добавлял: — Вот куда занесло?… Может, давно плывем по апонским водам?…

— Смирись, барин, — советовал из тумана Похабин. — Раз не убило стрелами, не затянуло в морские водовороты, не заморило голодом до смерти, значит, кому-то мы еще нужны. Вот Тюнька помер, и Ухов помер, и самого господина Чепесюка убило стрелой. Они свое дело сделали, а мы живы, несет куда-то… Маиор парик потерял, а нас все несет и несет… Значит, задумано так… Значит, мы еще нужны Господу…

— Да зачем?

— Как зачем? — пугался Похабин. — Разве можно спрашивать такое?

— Может, случайно живем, Похабин?

— Как это случайно? — еще сильнее пугался Похабин. — Не бывает ничего случайного. Лес валится в бурю, падают дерево на дерево, образуется сплошной бурелом, а разве случалось так, барин, чтобы хоть раз сложилась из таких случайностей хотя бы маленькая, хотя бы самая простенькая, даже самая кривая избушка?

Истово клал крестное знамение:

— Все благое от господа, а от человека одно зло. …Каани — железо.

Онууман — вечер.

Алааль — лето.

Киупи — брат.

Ани — огонь.

Насиаата — завтра.

Ешичум — дождь.

Еин кмукаруа — не сплю.

Произносил медленно вслух:

— Насиаата…

— Ты чего, барин? — пугался не видимый Похабин.

— Так дикующие говорят… — А сам помнил: после…пусть все отдаст… — Ну, жалко Тюньку монстра… Большого ума был дьяк… А я его даже не повесил… — И медленно, чтобы каждый слышал каждое слово, читал из книги «Рассуждений о других вещах»: … — «…Объявитель сего билета дикующий мохнатый куши Татал, а по-русски Черныш, вступил в российское подданство текущего сего 1724 года, в чем во уверение учинил присягу с обязательством с его рода платить, когда спрошен быть имеет, ясак с каждого взрослого человека, луком владеющего, и когда потребуется безоговорочно отдавать лис и морского зверя человеку из казны Его Императорского Величества, за что сего дикующего мохнатого куши Татала, а по-русски Черныша, принимать и почитать за верноподданного».