Елизавета. В сети интриг - Мария Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Политика, – кивнула Шувалова.
– Да, матушка, грязь и ложь. Так что я просто им плачу их же монетой. А где Алеша?
Елизавета поискала глазами среди гостей, Разумовского не увидела и сразу как-то опечалилась. Словно невидимый злой волшебник стер все краски с сегодняшнего по-настоящему праздничного бала.
Но тут с балкона послышалась малороссийская мелодия и некогда мощный, но теперь мягкий бас затянул песню о том, как гулял он с чернобровой да черноокой, а она все загадки ему загадывала, а домой не звала.
– Да вот же он, Алеша-то твой, голубка! Песенку тебе поет…
«А песенка-то не простая, душенька. Свадебная то песня… Только тебе сего знать не надобно. Хоть ты и подруга моя самая близкая, хоть ты и венец держала. Но даже самым близким всего лучше не открывать. Во всяком случае нам, царям…»
Бал шел своим чередом. Разумовский давно уже спустился и теперь восседал на своем привычном месте – лицом к Елизавете на противоположном конце царского стола. От хмеля он раскраснелся, однако был сдержан.
«Что-то ты сегодня не буянишь, сердце-то мое сладкое. Поди, ждешь ночи свадебной? – Елизавета мягко улыбнулась своим мыслям и увидела ответную улыбку на лице Алексея. – Так и есть… Да оно и к лучшему. Быть может, теперь-то уж во хмелю не будешь буен аки тигр, присмиреешь… Хотя сей-то грех в России нашей завсегда прощали легко. Ну да уж как будет-то. Душа моя, муж мой венчанный…»
Мысли Елизаветы прервал бас изумленного церемониймейстера.
– Король Пруссии Фридрих!..
– Однако же сие не просто небрежение приличиями, сие подлинный вызов… – прошипел Лесток, как обычно занимающий место по левую руку от царицы.
– Не злословь, Арманушка! Посмотри не него и пожалей, он на целых полтора года меня моложе, а уж стариком-то глядит, ходит с трудом.
– Оно и понятно, ваше величество. Какая радость от мужской-то любви проистечь может, какая сила, какая молодость? Вот и стареет твой дружок– то давний.
– Стареет… – Елизавета усмехнулась.
Злые языки все знают, всю подноготную выведать да раззвонить могут. А вот отчего Фридрих-то мужчин женщинам предпочитает, так и осталось тайной для мира. Для всего мира, кроме нее одной…
Елизавета спустилась с возвышения и подала руку для поцелуя – невиданная, невероятная милость и столь же сказочная вольность.
– Брат наш венценосный! Нет слов, чтобы описать радость от лицезрения вашей персоны! Будьте же желаннейшим из гостей, взойдите за стол и разделите нашу скромную трапезу!..
Фридрих поклонился, поцеловал руку и подал свою, чтобы императрица могла на нее опереться. Елизавета шла неторопливо, царственно, и третий король Пруссии, в самом деле чуть хромая (ох, и Лесток, все-то видит, все-то знает), сопровождал ее, сообразуясь со всеми правилами дворцового этикета.
«Да-а, подобные вольности могут себе позволить только цари да короли, – подумала не без сарказма Мария Шувалова. – Один опаздывает на два часа, другая ручку подает, к столу зовет да шаг свой с хромоножкой смеряет… Чудны дела твои, Господи, ох и чудны!»
Алексей нахмурился. О давней встрече Елизаветы со Старым Фрицем (тогда, конечно, не старым, а напротив, совсем юным) он ничегошеньки не знал, однако некоторая вольность нравов и свобода обращения не могла ускользнуть от его взгляда.
– Что ж это твой амант так гневно смотрит на меня, сестрица венценосная?
– Да ревнив он, муж мой, ох и ревнив.
– Муж?
Елизавета кивнула. Она столько лет вращалась в высоких кругах, что теперь не могла не представлять последствий своих слов. Да и не проговорилась она вовсе – напротив, сделала так, что теперь слухам никто и никогда не поверит. Раз уж она сама, да в лицо венценосному брату, да без всяких просьб сохранить тайну!..
Наверняка сие есть шутка, какую может себе позволить лишь венценосная особа наедине с другой венценосной особой…
Фридрих нахмурился. Против его желания ревность все-таки уколола душу. Пожалуй, даже сейчас Елизавета оставалась единственной женщиной, с которой он готов был свою судьбу связать, изменить давнему слову, с которой, не оглядываясь, прошел бы всю жизнь, благодаря за каждый ее день.
Прошло уже столько лет, тоненькая девушка с широко открытыми глазами превратилась в прекрасную женщину, ухоженную и царственную. Но та девчушка, Фридрих видел это, все еще была жива! Ее глаза смеялись ему в лицо, ее милая чуть кокетливая улыбка играла на губах «венценосной сестры».
– Ох, душенька, что ж ты осерчал-то так?
Елизаветин немецкий был на диво хорош, а русские словечки, которые она мило и непринужденно вплетала в разговор, делали ее речь необыкновенной, завораживающей, колдовской…
– Видит бог, Лизанька, – Фридрих перешел на шепот. – Сейчас я вновь позвал бы тебя в часовню святого Валентина… И уже не сбежал бы, клянусь.
– Поздно, милый мой венценосный брат, – тоже вполголоса ответила Елизавета. – Такие предложения раз в жизни делают. И раз в жизни их принимают. Ты теперь не тот милый принц, а я уж точно не та незаконнорожденная дурочка, от которой ты сбежал… Пусть все остается как есть…
– К тому же ты, выходит, замужняя дама нынче.
– Замужняя, мой друг. Более того, сегодня как раз мы мою свадьбу и празднуем…
Ох, каким же стало лицо у Фридриха! Никогда еще, похоже, ни одна дама, пусть и трижды венценосная особа, не вела себя с ним подобным образом! И не говорила ничего подобного.
«Да, друг мой, я ничего не забыла. И ничего тебе не простила. Но мудрости у меня хватало, чтобы до поры до времени не пытаться даже рассчитаться с тобой… Лишь сегодня настал этот день!»
«Доннерветтер, какой же я был болван! Не просто болван! Венценосный осел и трус! Если бы я не сбежал, то обрел бы себе и жену и друга! Настоящую королеву – и по крови и по мудрости! Настоящую… И никогда бы более не искал ни удовольствий на стороне, буде они хоть мужеска, хоть женского пола… Ибо была бы со мной рядом единственная, о которой всегда хочется думать!»
– Что же ты ему, душенька, сказала такого, что твой брат венценосный так закручинился? – пробормотал Разумовский, наблюдая за этой короткой беседой.
Он знал, что никогда не проведает, о чем шла речь, хоть каждый час у Елизаветы спрашивай. Она – настоящая царица и умеет держать язык за зубами.
«Угораздило же меня влюбиться в нее! Однако же, ежели любить, то только царицу, не девку-то лапотную…»
Из воспоминаний княгини Екатерины Дашковой
Одним вечером… Елизавета заехала к нам ужинать из итальянской оперы; ее провожали только мои дядя и Шувалов. По ее предварительному желанию, я на этот раз осталась дома, и князь Дашков находился со мной. Внимание государыни к нам было очень обязательное; в продолжение этого вечера, отозвав нас в другую комнату, она необыкновенно ласково, как крестная мать, сказала нам, что наша тайна ей известна и что она желает нам полного счастья. Она с похвалой отзывалась об уважении князя к его матери и, отпустив нас в общество, сказала ему, что фельдмаршалу Бутурлину приказано уволить его в Москву. Доброта, нежное расположение и участие государыни в нашей судьбе так глубоко тронули меня, что я не могла скрыть своего волнения. Императрица, заметив это, легонько ударила меня по плечу и, поцеловав в щеку, промолвила: «Оправься, мое милое дитя, иначе ваши друзья подумают, что я выбранила тебя». Никогда я не забуду этой сцены, которая навсегда привязала меня к этой добросердечной государыне.
