Поймай меня, если сможешь - Фрэнк Абигнейл

Я перевёл взгляд на инспектора Берглунд. Та с ангельской улыбкой похлопала по собственной сумочке.

— Да, ясно, — на самом деле я считал, что она блефует. Ни одна из моих очаровательных конвоирш не походила на Анни Окли.[27]

— Мы готовы, — повернулась инспектор Лундстрём к кассирше. Кивнув, та позвала из комнаты позади ещё одного сотрудника. Тот провёл нас через кабинет за стойкой, через багажное отделение и через диспетчерскую прямо к трапу самолёта.

Если бы не мои обноски, мы выглядели бы обычной тройкой пассажиров. Но, судя по отсутствию интереса к моей персоне, меня, вероятно, просто принимали за хиппи.

Перед посадкой в Копенгагене в самолёте нас покормили. Обычная скудная авиационная трапеза, но очень вкусная — первая моя приличная еда со дня вынесения приговора. Мне она представлялась шикарным пиршеством, и я с трудом удержался, чтобы не принять предложения спутниц съесть и их порции.

В Дании мы пробыли дольше, чем ожидалось — два часа. Обе дамы тут же отвели меня в один из ресторанов аэропорта, заказав обильный ланч на всех троих, хотя никак не могли успеть проголодаться. Я догадывался, что они поступили так лишь затем, чтобы утолить мой адский голод, но не протестовал. А перед повторной посадкой в самолёт они купили мне несколько шоколадок и журналы на английском языке. Во время перелёта они общались со мной не как с заключённым, а как с другом. Настояли, чтобы я звал их по именам. Беседовали со мной, как друзья — расспрашивали о семье, о моих пристрастиях и антипатиях и вели разговор на прочие общепринятые темы.

Моей криминальной карьеры они коснулись лишь мельком, да и то, чтобы спросить об ужасающих условиях в тюрьме Перпиньян. Я с удивлением узнал, что отсидел в этом аду лишь полгода. Я совсем утратил счёт времени.

— Как иностранцу условное освобождение вам не полагалось, но судья имел право сократить вам срок, и именно так он и поступил, — сообщила Иэн. И я внезапно ощутил благодарность к суровому юристу, вынесшему мне приговор. Зная, что отсидел лишь шесть месяцев, я понял, что целый год в Перпиньяне не протянул бы. Это удавалось лишь немногим узникам.

Через полчаса после вылета из Копенгагена самолёт приземлился в Мальме, Швеция. К моему изумлению, мы сошли в Мальме, забрали багаж, и Иэн с Керстен повели меня к шведской черно-белой полицейской машине, ждавшей нас на стоянке аэропорта. За рулём сидел полицейский в форме. Он помог уложить наши чемоданы — вернее, чемоданы девушек, потому что у меня не было никаких вещей, — в багажник, а потом отвёз нас в полицейский участок деревушки Клиппан неподалёку от Мальмё.

Клиппанский полицейский участок меня заинтриговал, он больше смахивал на симпатичную старинную таверну, чем на оплот блюстителей порядка. Краснолицый улыбчивый сержант поздоровался с нами — с Иэн и Керстен по-шведски, а со мной по-английски почти без акцента. И пожал мне руку, будто я приехал к нему в гости.

— Я ждал вас, мистер Абигнейл. Все ваши бумаги я подготовил.

— Сержант, Фрэнку нужен доктор, — сказала Иэн по-английски. — Боюсь, он очень болен и нуждается в немедленной медицинской помощи.

Время шло к девяти вечера, но сержант лишь кивнул.

— Сию секунду, инспектор Лундстрём, — он поманил молодого полицейского, наблюдавшего за происходящим со стороны. — Карл, пожалуйста, отведи заключённого в отведённое ему помещение.

— Ja, min herre, — улыбался тот мне. — Следуйте за мной, пожалуйста.

Я шёл за ним в полнейшем недоумении. Если в Швеции так расшаркиваются перед уголовниками, то как же здесь обращаются с честным народом?

Он провёл меня по коридору к солидной дубовой двери, отпер её, распахнул и отступил в сторону, чтобы я вошёл. Переступив порог, я застыл, как громом поражённый.

Я оказался не в камере, а в квартире — огромной, просторной комнате с огромным венецианским окном с видом на деревню, широкой кроватью с резным изголовьем и изножьем, застеленной красочным покрывалом, с деревенской мебелью и отдельной ванной комнатой, где имелись и ванна, и душ. Стены украшали полотна с живописными сценами из прошлого Швеции, а со вкусом выбранные портьеры — пока распахнутые — позволяли отгородиться от любопытных взглядов прохожих.

— Надеюсь, вы скоро поправитесь, min herre, — сказал Карл с заметным акцентом, прежде чем закрыть дверь.

— Спасибо, — отозвался я, не зная, что ещё тут можно сказать, хотя сказать хотелось куда больше. После его ухода я внимательно осмотрел комнату. Стёкла в окнах были толстыми, сами окна не открывались, да и дверь открыть изнутри было невозможно, но это и не играло никакой роли. Удирать из такой тюрьмы я и не думал.

В ту ночь поспать в постели мне не пришлось. Минут через пять дверь снова отворилась, чтобы впустить Иэн и лысоватого, дружелюбного, но очень опытного врача.

— Разденьтесь, пожалуйста, — сказал он по-английски. Я заколебался, но Иэн не выказала ни малейшего желания выйти, поэтому я стащил свою убогую одежонку, смущаясь своей наготы. Однако на лице её не отражалось ничего, кроме озабоченности. Как я узнал впоследствии, для шведов нагота эротична лишь в соответствующих обстоятельствах.

В полнейшем молчании врач выстукивал, ощупывал, осматривал и выслушивал меня при помощи разнообразнейших инструментов, потом отложил инструменты и стетоскоп и кивнул.

— Этот человек страдает от дистрофии и авитаминоза, но что хуже всего, у него, по-моему, двусторонняя пневмония. Рекомендую вызвать скорую, инспектор.

— Да, доктор, — Иэн поспешно выбежала из комнаты.

Через полчаса меня устроили в отдельной палате небольшой, чистенькой и хорошо оборудованной больницы. Я пробыл там месяц, поправляясь, и всё это время у дверей моей палаты дежурил полицейский, но вёл он себя скорее как товарищ, а не охранник. И каждый день меня навещали Иэн, Керстен, сержант или Карл, всякий раз принося мне что-нибудь — букет, сладости, журнал или ещё какой-нибудь небольшой подарок.

За время моего пребывания в больнице меня ни разу не спросили о моих преступлениях, равно как не упоминали о предстоящем суде или выдвинутых против меня обвинениях.

В «камеру» меня вернули в конце месяца, перед ланчем, и в полдень Карл принёс мне меню.

— Кухни у нас нет, — извиняющимся тоном сообщил он. — Можете заказать из этого, что пожелаете, а мы принесём из кафе. Готовят там очень хорошо, уверяю вас.

Так оно и оказалось. Не прошло и месяца, как мой вес снова подполз к девяноста килограммам.

На следующий день после моей выписки из больницы Иэн навестила меня в сопровождении худого мужчины, лицо которого лучилось тихой радостью.