Сталинский дом. Мемуары - Дзидра Эдуардовна Тубельская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Чай проводники в поездах подавали в металлических подстаканниках с ручкой, выгнутой в форме уха. В эту круглую подставку с выпуклым узором — мне запомнилась кремлевская стена с башней — помещался тонкий хрупкий стакан. Пригубливали, держа подстаканник за ручку, чтобы не обжечь пальцы: очень уж горяч был чай.
Вне поезда из подстаканников пили чай начальники в своих кабинетах — особый символ чиновной вальяжности. Может быть, они и дома в кругу семьи пользовались подстаканниками, не берусь судить — не знаю. Но у нас дома пили из чашек, и нище — ни на кухнях, ни в гостях на всяких праздничных чаепитиях — меня никто не угощал чаем в подстаканниках.
Чай в подстаканниках разносили и официантки в столовой Дома творчества писателей а Дубулты вплоть до самого его закрытия в начале 90-ых годов. Так что в данном случае можно утверждать, что официальная советская чайная церемония прекратила свое существование вместе с советской властью. Как звери чувствуют приближение землетрясения и покидают свои норы, так и подстаканники учуяли надвигавшиеся катаклизмы задолго до их наступления. Уже на закате брежневской эпохи наборы этих экзотических предметов, стоящих в понимании европейцев в одном ряду с балалайкой и валенками, исчезли из «Березки» — достопомятного валютного магазина для иностранцев.
Одновременно с тонким и хрупким существовал стакан толстый, тяжелый, с ребристыми стенками-гранями, сделанный из такого мутного стекла, что он постоянно производил впечатление немытого. Применялся такой стакан для неприхотливого и неуемного питья водки и самогона. Мутный ребристый урод не имеет никакого отношения к сонму коньячных и водочных рюмок, лафитникам, бокалам, фужерам и прочей стеклянной и хрустальной аристократии для изысканного питья. Вообще разнообразие посуды для алкогольных напитков — это безусловный феномен отечественной культуры, присущий только России.
Теперь граненые стаканы — символ убогой жизни — вывелись из обихода. Их давно перебили, а если отдельные особи и завалялись где-нибудь в чулане, то перешли уже в иную знаковую систему — исторической редкости.
«Пахра»
Впервые я увидела колготки на дочке одной высокопоставленной дамы, назовем ее для удобства Эвелина, в доме отдыха «Пахра» во время зимних каникул. Случилось это событие в середине пятидесятых, мне было одиннадцать лет. Проникновение такой сверхновинки из-за железного занавеса в СССР объяснялось просто: муж Эвелины заведовал Книжной палатой (это учреждение культуры, занимавшееся экспортом советских книг), принадлежал к номенклатуре и, следовательно, езживал за границу. Так что девочка Ирочка и ее мама были очень хорошо экипированы, что в те годы встречалось крайне редко.
К Эвелине больше всего подходило слово «дамочка» — этакая пикантная пухленькая брюнетка. Как многие из номенклатурного круга, она любила общаться с «представителями творческой интеллигенции».
То ли слишком говорливая, то ли попросту глупая, она выбалтывала о своей жизни такие подробности, о которых стоило бы помолчать. Впрочем, она, скорее всего, и не представляла, что у других ничего этого нет. Однажды после ее захлебывающегося рассказа о квартире, даче, кремлевских пайках, санаториях, экономках и горничных один наш знакомый не выдержал и спросил:
— А сколько у вас крепостных?
К сожалению, не помню, что ответила Эвелина. Обиделась ли, сочла ли шуткой — они, «представители творческой интеллигенции», такие забавные.
Зачем Эвелина, при ее возможностях, ездила пусть в очень хороший, но для обыкновенных людей дом отдыха? Ответ напрашивается сам собой: его в 50-е годы облюбовали те самые «представители». Зимой там трудился, например, С. Алешин, известнейший драматург. Бывал Литошко — спецкор «Правды» в США, Ю. Гальперин — писатель и журналист, работавший на радио. Любил «Пахру» таинственный Адриан. Езживал и зять Утесова кинорежиссер Альберт Гендельштейн.
Строили «Пахру» пленные немцы — оттого дом и получился таким основательным и солидным. Выглядел он, как русская ампирная усадьба — с фронтоном, колоннами и пологой лестницей, спускающейся к катку. Парк, лес. Нет, не лес, а леса, еще совершенно не тронутые близкой Москвой.
В высоких сугробах — узкие синие тропинки, двоим не разойтись. Более вежливый проваливался в снег по колено, набирая полные валенки. Одна из тропинок была протоптана по просеке через овраг, в котором росла верба. Мне ужасно хотелось ее нарвать — уже выглядывали из-под коричневой кожуры белые барашки. Я упрашивала, занудствовала. Наконец, мама сдавалась и, увязая в сугробах, пробиралась в своей рыжей шубе к кустам. Издалека ее можно было принять за лису на снегу.
На изломе верба пахла горьковато и свежо — уже весной.
И все-таки я тоже стала обладательницей, невиданного чуда — колготок. Дело в том, что после XX съезда КПСС благодаря Хрущеву возникли некоторые послабления, крохотные дырочки в «железном занавесе». Выразилось это, в частности, и в том, что латышам разрешили получать посылки от родственников-эмигрантов.
Пережив советскую оккупацию 1940 года с массовой депортацией в Сибирь и расстрелами, те, кто уцелели тогда, естественно, хотели спастись и в 1944 уходили на Запад, кто как мог. Некоторые перебирались в Швецию на лодках. Других уносил с собой откатывающийся вал немецких войск.
Из американской зоны оккупации Германии после всяческих мытарств по лагерям для перемещенных лиц этим людям, покинувшим Латвию, удавалось переехать в США, Канаду, в Швецию, в Австралию. Вот от них-то теперь и шли посылки к родным. Большей частью родственники бедствовали, и посылки были едва ли не единственным источником существования. Сперва присылали продукты, потом — одежду, которую сдавали в комиссионные магазины за жалкие гроши.
Не знаю, кто первый открыл этот вещной Клондайк. С тех пор многие московские дамы одевались в рижских комисках — так тогда назвали эти магазины. Занятие это затягивало, как азартная игра, как своеобразный спорт. Правила выработались быстро. Сперва покупали то, что было выставлено, допустим, американскую кофточку, После оплаты в кассе под чек, который возвращался продавщице, подсовывались деньги. Признательная продавщица в дальнейшем оставляла вещи для своей клиентки, за что снова была благодарима. Иные отводили своих покупательниц прямо в комнатку, куда бедные старушки приносили вещи на комиссию.
На охоту ездили часто, раз в два-три дня. За утро по уже традиционному маршруту объезжали все комиссионные. Самые большие располагались на нынешней улице Тербатас и возле Матвеевского рынка.
Вот тогда-то мне и купили первые колготки — американские, плотные, эластичные, ярко-голубые, со вшитыми трусиками. А первые прозрачные мне удалось купить в ГУМе, выстояв километровую очередь,
