Русская эмиграция в Париже. От династии Романовых до Второй мировой войны - Хелен Раппапорт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мать Мария всегда улыбалась, руки ее обязательно шили, вязали, «занятые непрекращающейся, неустанной работой». На своей кухне она варила суп из продуктов, за которыми отправлялась рано утром на рынок Лез-Аль, где продавцы жертвовали ей кто что мог. Толкая перед собой двухколесную тележку, она нагружала ее перезрелыми фруктами, подпорченными овощами и увядшей зеленью; бывало, ей давали немного сыра или мясные кости8. В общежитии мать Мария подметала лестницы, покрывала росписями сырые стены часовни (в часовню она переделала старую кирпичную конюшню позади дома), изготавливала витражи, вышивала ризы, а по вечерам «сидела в полутемной тесной гостиной, слушая богословские лекции и горячие дебаты после них»9. В дополнение к благотворительной работе мать Мария регулярно устраивала литературно-философские салоны, на которые собирались политические деятели, представители церкви, ведущие эмигрантские философы и ученые – в частности Николай Бердяев и Сергей Булгаков, – чтобы вести дискуссии и обмениваться идеями; Бердяева мать Мария считала своим духовным отцом.
Некоторые монахини и священники, работавшие в общежитии, быстро уходили, считая тамошнюю атмосферу недостаточно «монашеской», лишенной благочестия; православное дело матери Марии, как она сама его называла, казалось им недостойным. Покидая общежитие, она отправлялась на улицы, в бары и кафе Парижа, разыскивая нуждающихся и предлагая им помощь. «Как может монахиня заходить в бар и спрашивать у клиентов, есть ли у них, где переночевать?» – спрашивал себя кто-то из персонала. Сама мать Мария отвечала критикам, что «охота за продуктами на рынке в Лез-Аль – это и есть ее утренняя молитва». Она не собиралась прекращать свои регулярные вылазки в город в поисках «пьяных, отчаявшихся, бесполезных» бродяг, которые грелись в ночных кафе или дремали, уронив голову на столик. «Я испытываю к ним материнские чувства, – говорила она, – мне хотелось бы запеленать их и покачать»10. На улице Лурмель вокруг нее собралась команда добровольцев, столь же преданных общему делу; мать Мария открыла и другие общежития – одно для семей, другое для одиноких мужчин, – а также школу и санаторий для больных туберкулезом в деревенском доме в Сен-э-Уаз11. В 1937 году в ее общежитии было три дюжины постояльцев, а в столовой подавали более сотни обедов за день; тех, кто не получал пособия, кормили бесплатно12. Мать Мария выбивалась из сил, помогая обездоленным эмигрантам, и не отказывала никому – часто по ночам она выслушивала таких страдальцев, стараясь их поддержать, а иногда отдавала собственную постель тому, кто в ней нуждался13. В «Последних новостях» она печатала объявления о том, что готова посетить эмигрантов-бедняков на дому, сделать уборку, продезинфицировать стены, матрасы и полы, вытравить клопов, тараканов и других паразитов14.
* * *
Хотя вынужденная эмиграция тянулась уже много лет, в русской колонии в Париже еще оставались те, кто продолжал цепляться за призрачную надежду на смену режима и возвращение в Россию. Эмоциональный настрой «пассажиров, сидящих на чемоданах в ожидании отправления поезда» превратился у них в психологический синдром15. Преодолеть тоску по родине невозможно, однако эмигранты старались расцвечивать тягостную жизнь за границей религиозными праздниками, ежегодным отмечанием дня рождения Пушкина, ставшего для них духовным символом, и другими культурными мероприятиями. Эти события непременно освещались в популярном иллюстрированном еженедельнике «Иллюстрированная Россия», сосредоточенном в основном на прозаических аспектах эмигрантской жизни во времена нарастающей неопределенности. Там публиковалась любопытная информация о парижской колонии, стихи и проза писателей-эмигрантов и новости из Советского Союза. «Читатели с нескрываемым нетерпением набрасывались на страницы с фотографиями городских улиц, сельских пейзажей, провинциальных городков с такими знакомыми оштукатуренными домиками, деревянными заборами, мощеными улочками и рынками», – замечал один комментатор. «Эх, если б узкоколейка / Шла из Парижа в Елец!» – вздыхал Дон Аминадо в одном из своих популярных стихотворений16. У русских в Париже имелся серьезный повод ждать новостей с родины: в период сталинских репрессий советские граждане боялись поддерживать связь с родственниками за границей, и информации об истинном положении вещей поступало очень мало.
«Иллюстрированная Россия» в то время выполняла и другую важнейшую функцию: там были особые разделы для женщин и детей, а также страницы с объявлениями о русском бизнесе в Париже – от ателье до школ и ресторанов, отелей, гаражей и даже предсказателей судьбы. Там публиковалась реклама фильмов, которые компания «Альбатрос» под управлением русских эмигрантов снимала на старой студии «Пате» в Монтрёе17. В 1926 году журнал учредил и финансировал первый ежегодный конкурс «Мисс Россия», победительнице которого присваивался титул «Королевы русской колонии». Конкурсы продолжались до конца 1930-х годов; многие русские девушки, участвовавшие в них, уже работали в парижской модной индустрии манекенщицами или фотомоделями. Допускались участницы в возрасте от 16 до 25 лет, русского происхождения, с русским эмигрантским паспортом и «незапятнанной репутацией». Для эмигранток, испытывавших вечные финансовые затруднения, победа обеспечивала временную передышку от денежных проблем, гарантировала некоторое внимание и известность. Фотографии победительницы распространялись в виде открыток. Она принимала участие в конкурсах «Мисс Европа» и «Мисс Вселенная»; многие победительницы позировали для обложек журналов, таких как «Вог» и «Пари матч». В качестве судей приглашали знаменитостей парижской колонии – например, писательницу Тэффи, хотя сама она терпеть не могла унизительный процесс отбора, когда двадцать девушек-финалисток демонстрировали свои тела, стоя в обтягивающих платьицах, подчеркивающих форму их груди и тонкость талии, подняв юбки выше колен. Это казалось ей «бессмысленной и аморальной чепухой», тем не менее конкурсы продолжались до 1939 года, когда последней счастливой победительницей вышла семнадцатилетняя Ирина Бородулина18. Был случай, что одна из претенденток 1927 года не пережила поражения и застрелилась несколько месяцев спустя после конкурса. От природы меланхоличные и эмоциональные, русские постоянно размышляли о самоубийстве, и эти мысли, словно призрак, преследовали их в тяжелые годы экономического кризиса перед войной. Нина Петровская, поэтесса и подруга Владислава Ходасевича, приехавшая из Берлина без копейки, скатилась в алкоголизм. Неудачи в любви и невозможность реализоваться в творчестве привели к тому, что она заперлась в своей убогой комнатке в гостинице и открыла газ; писатель Иван Болдырев, также терзаемый отсутствием профессионального признания и подступающей глухотой, покончил с собой, приняв большую дозу веронала19. Отчаявшаяся русская мать-одиночка, «оставленная без средств», бросилась в Сену с трехмесячным сыном; русский таксист совершил самоубийство из-за безработицы и голода; истории, подобные этим, регулярно упоминались во французской и эмигрантской прессе20.
Здесь можно вспомнить и о печальном конце графа Евгения Кобоского.
