Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта - Поль Зюмтор

Протестантские беженцы — фламандцы и валлоны, хлынувшие в Нидерланды в конце XVI века, образовывали самую многочисленную группу инородцев, которая сильнее других влияла на развитие страны. Ворвавшись в ее экономическую жизнь, они принесли с собой умение вести дела, равно как и значительные ресурсы, явившиеся решающим фактором на заре «золотого века». Эмигранты внесли живую струю в затхлое болото ремесленных текстильных мастерских Лейдена и отбеливающие мануфактуры Гарлема, внедрив на них новые технологии. Если Амстердам и сумел занять место Антверпена как торгового центра, то во многом лишь благодаря притоку тысяч антверпенских ремесленников и купцов после падения этого города в 1585 году. Наиболее предприимчивые из них заложили основы политики торговой экспансии, принесшей Нидерландам их могущество. Среди них особо выделяется Вильям Уссенликс, богатый купец, который первым ухватился за мысль основать нидерландские колонии в Новом Свете. Были и другие светлые головы — Мушерон, Исаак Лемер… Фламандская волна эмиграции выбросила на голландский берег писателей и ученых. Все эти Хейсиусы, Воссиусы были выходцами из Бельгии. В ходе века Нидерланды становятся излюбленным пристанищем беженцев со всей Европы. Гонимые, сбежавшие из-под суда, ищущие свободы мысли встречались здесь с торговцами и ремесленниками, привлеченными жизнью, которая открывала для них — или только казалось, что открывала, — невероятные возможности. Для этих людей Республика предоставляла значительные преимущества: большинство городов, а Амстердам в особенности, считались неприступными; реальная политическая власть в руках муниципалитета была или, по крайней мере, выглядела гарантией против любого проявления тирании; торговая политика считалась по тем временам довольно либеральной; свобода совести казалась практически абсолютной; ничто не препятствовало ввозу капиталов, и любой желающий мог положить свои деньги в Амстердамский банк. Наконец, Штаты демонстрировали свое стремление гарантировать право убежища, — ни разу французским посланникам не удалось выторговать выдачу своего беглеца.

Большие города, особенно в провинции Голландия, обрели своеобразный космополитический характер, который был свойствен всем слоям населения. К середине столетия инородное население рабочих кварталов Лейдена, состоявшее ранее из потомков валлонов и фламандцев первой волны эмиграции, пополнилось французами, немцами, лотарингцами и англичанами. Интенсивная научная деятельность, развернувшаяся в нидерландских университетах, привлекла в их стены с 1600 года множество студентов со всей Европы. С 1615 по 1690 год на кафедрах Гронингена прошли обучение 2700 иностранных слушателей. Помимо зарубежных ученых, получивших кафедры в нидерландских университетах и в значительной мере представленных французами, в Нидерланды стекалось множество других служителей науки, искавших спокойного уголка. Декарт провел 30 лет (с 1618 по 1619 год и с 1620 по 1649 год) под гостеприимными сводами учебных заведений Лейдена, Амстердама и Франенкерка, завязав знакомство со всеми выдающимися личностями Республики. Менард стал капелланом при Вильгельме II и официальным историографом. Среди беженцев был даже один король — Фредерик Чешский, который, лишившись трона, попросил убежища у штатгальтера в 1619 году и избрал местом жительства Гаагу, где в 1632 году скончался. Его вдова с четырьмя очаровательными дочерьми и пятью сыновьями осталась без средств и была вынуждена вести скромное существование мещанки, однако продолжала пользоваться любовью и привязанностью писателей и артистов, которые составили ее «двор».

К середине века среди беженцев преобладали французы. Их число еще увеличилось с отменой Нантского эдикта. Многие гугеноты, которые могли заработать хлеб насущный исключительно благодаря родному языку, открыли «французские школы». Муниципалитеты распространяли на них действие общего права, требуя всего лишь принести присягу и предоставляя свободу выбора программ и методики обучения. Столь либеральный режим и хорошая репутация, которой пользовались учителя, способствовали широкому распространению таких школ в больших городах. После 1685 года их было уже столько, что, не в силах вынести жестокой конкуренции, многим пришлось закрыться. Другие французы зарабатывали на жизнь талантами, присущими, по господствовавшему мнению, только их нации. Одни преподавали фехтование, другие ходили со скрипкой под мышкой по дворам богачей, давая уроки танцев. Некоторые находили место шеф-повара у принцев или аристократов. Расположение модниц чуть позднее снискали французские парикмахеры.

Часть французских эмигрантов нашла радушный прием в так называемой «валлонской среде» — семьях хеннегауцев, льежцев и брабантцев. Сохранив, хотя бы частично, родной язык, эти семейства сплотились вокруг «Валлонской церкви», но образуемое ими общество далеко выходило за ее пределы. Эти круги особенно любил посещать Декарт. То влияние, которое картезианство стало оказывать с середины века на развитие голландской школы, следует вменить в заслугу именно стараниям ученых мужей из валлонской диаспоры.

Французские эмигранты, почти все родом из маленьких провинциальных городков, привнесли с собой в Голландию добродушие, любезность и жизнерадостность, которые невозможно было не оценить.{204} Тем не менее привыкнуть к нидерландским порядкам им было труднее, нежели немцам или англичанам. По словам Париваля, французам требовалось не менее двух поколений, чтобы полностью адаптироваться к местным условиям жизни.{205} Трудности, которые многие французы, похоже, испытывали с голландским языком, или легкомыслие, проявляемое в этом вопросе, только осложняли их внедрение в местное общество. Пример Пьера Ле Жолля, женившегося на голландке и изучившего язык новой родины, при всей своей кажущейся естественности является скорее исключением, нежели правилом. И это при том, что маленький голландский народ абсолютно не владел иностранными языками. Когда Сомез высадился в 1636 году в Бриле, ему пришлось пробродить по городу три часа под проливным дождем, прежде чем он нашел трактир, где смог кое-как объясниться.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

ГОЛЛАНДЦЫ ЗА РАБОТОЙ

Глава XXV

Богатый край

Несмотря на бедствия военных лет, Генеральные штаты нашли достаточно средств, чтобы выкупить у англичан в 1616 году порты Брилль и Флессинг. В «Трактате о политической экономике» Антуан де Монкретьен считал, что своим невероятным успехом Нидерланды обязаны усилиям людей, трудившихся не покладая рук в стране, едва пригодной для жизни.{206} Темпл в свою очередь подтвердил это суждение.{207} Процветание Нидерландов сначала приятно поразило Европу, затем заинтриговало и наконец испугало. Еще около 1700 года молодой герцог Роган обнаружил в этих провинциях больше признаков настоящего богатства, чем в Италии и Германии вместе взятых.{208} Именно анализ положения в Нидерландах послужил одной из основ экономической науки, разработанной английскими теоретиками XVIII века.

Кроме трудолюбия и ловкости, благосостояние нидерландцев в не меньшей мере основывалось и на их умении разумно управлять своими доходами. Темпл пытался проанализировать положение вещей: «Нидерландец устраивает свое существование таким образом, что всегда тратит меньше, чем зарабатывает. Государство со своей стороны действует точно так же — поглощая за счет налогов значительную долю частных сбережений, оно, в свою очередь, накапливает средства. Эта система стоит на страже как частного интереса, так и общих нравственных принципов».{209} Семейный бюджет крупного буржуа делится на четыре составляющие: ведение хозяйства, приобретение обстановки дома, уплата налогов и прирост капитала. Всеми остальными расходами можно пренебречь. Налоговые документы позволяют проследить перемещение значительных средств в Амстердам и Гаагу между 1625 и 1675 годами. Благодаря такой системе накопления крупные состояния росли быстрее, чем небольшие. Капиталовложения крупных буржуа в целом ограничивались приобретением предметов роскоши, в то время как очень состоятельные люди вкладывали излишек средств в землю, а после 1650 года — преимущественно в ценные государственные бумаги.

В основе благополучия лежал кредит. Несостоятельных должников бросали за решетку. Однако правда и то, что два свободных города Вианен и Кулемборг предоставляли им право прибежища. Сбежать туда означало признать себя банкротом. Денежная анархия, при которой процветали незаконные махинации менял, еще около 1600 года представляла главное препятствие для развития страны. Поэтому в 1609-м власти Амстердама пошли на создание Обменного банка (Wisselbank), призванного заменить менял и контролировать кассиров, установив систему переводных платежей. Банк, задуманный как депозитарий и обменный пункт, вскоре превратился в учреждение по предоставлению кредитов и распределению ренты, чему главным образом был обязан сотрудничеству с Ост-Индской компанией. Его зона действия быстро распространилась за пределы Соединенных провинций.