Плохая война - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Рад вас видеть, друг мой, – сказал он весьма сердечно и тепло, что для него было необычно, и протянул юноше руку.
Волков был без перчаток, а Людвиг Вольфганг в перчатках. Хоть и позволял ему этикет пожать руку кавалера, не снимая перчатки, но он все-таки потрудился стянуть узкую перчатку перед рукопожатием. Это тоже понравилось кавалеру, и он, чуть улыбаясь, произнес:
– Прошу вас стать моим гостем и пройти в дом, сдается мне, что вас там кто-то с нетерпением дожидается.
Все заулыбались, даже мать юноши, а сам он заметно покраснел.
Глава 29
Урсула встретила жениха глубоким книксеном. Кажется, и вправду женщины переборщили с румянами и белилами – уж очень она была похожа на взрослую даму. А жених, чуть заикаясь от волнения, после долгого поклона стянул с головы своей шапку, стал говорить:
– Госпожа Урсула… Урсула Видль. Разрешите мне засвидетельствовать… Да, засвидетельствовать свое нижайшее почтение.
Любой молодой человек волновался бы, если на него смотрели бы три десятка глаз. Да и для девочки эта церемония была волнительна. Но она все-таки говорила ровно, без запинок то, что ей из-за спины нашептывала Бригитт:
– Рада видеть вас, добрый господин, и вашу матушку в доме нашем.
– Я привез подарки, – продолжал Людвиг Вольфганг, – будет ли вам угодно принять их?
– Будет, – сразу и без посторонних подсказок ответила Урсула. – Да, давайте ваши подарки.
Она опять же без всяких подсказок додумалась, что подарки следует принимать, сидя в кресле, и устроилась на подушке, замерла в ожидании.
А приехавшие с Кёршнером люди внесли в залу сундук, поставили его недалеко от кресла, в котором сидела девочка, распахнули и отошли. Людвиг Вольфганг склонился и достал из него… шубу! Вернее, легкую серую шубку из очень богатого меха неизвестного Волкову зверя.
– Ах! – только и смогла произнести Урсула.
Шуб в ее короткой жизни еще не было.
– Вам нравится?
И вот тут Урсула и показала себя девочкой, а не взрослой и умудренной, женщиной – она вскочила со своего места.
– Дозвольте мне примерить ее!
Людвиг Вольфганг не погнушался работою лакея и сам помог девочке облачиться в шубку. Шуба оказалась чуть велика, но смотрелась изумительно. Так хороша была шуба, что Урсула ни слова не могла произнести, даже поблагодарить не могла.
– Это подарок от папеньки моего, – говорил юный Кёршнер. – Надеюсь, он угодил вам?
– Ах, как это прекрасно! – наконец выдохнула девочка. – Передайте вашему папеньке, что очень, очень угодил мне.
А Бригитт ей делала строгие знаки, что уж чересчур она радуется, что надо быть спокойнее. И только тут девица пришла в себя и, снова сделав книксен жениху, вернулась в свое кресло.
– А этот подарок от матушки моей, – продолжал доставать вещи из сундука Людвиг Вольфганг. – Отрез вам на платье.
С этими словами он положил нетолстый рулон ткани ей на колени. Это был отрез превосходнейшего атласа. Самого блестящего атласа, что Волков когда-либо видел. К тому же он был яркого, насыщенного синего цвета, это был тот самый цвет, что не одобряли некоторые прелаты церкви, называвшие его цветом гордыни и едой дьявола. Может, поэтому этот цвет был так моден среди молодых женщин. Моден и очень дорог.
Урсула Видль была скромной девочкой из небогатой, а некогда и нищей семьи, она и слыхать не могла о том, что этот гладкий материал очень дорог сам по себе и дорог еще больше из-за удивительного цвета, но тут она, чутьем рождающейся в ней женщины, чутьем, что вложено в девочек матерью-природой, моментально прочувствовала величественную роскошь сочетания этой материи с этим насыщенным цветом и сказала честно:
– Прекраснее я ничего и не видела за всю свою жизнь.
От этих честных слов девочки госпожа Клара Кёршнер, до сего времени строгая, стала улыбаться, понимая, что ее выбор пришелся невесте сына по душе.
– Сие еще не все, – продолжал жених, снова наклоняясь к сундуку. – Матушка говорит, что такому платью надобно расшить лиф жемчугом.
Он достал небольшую шкатулку из красного дерева и, раскрыв ее, передал невесте.
Волков, еще с солдатских своих времен знавший кое-что обо всем, что стоило бы хоть пару талеров, сразу оценил жемчуг. Тот не был велик или ярок цветом, но был он на удивление ровен как в размерах, так и в цвете, а еще он был правильно округл, что тоже добавляло ему цены. Ровен, кругл, един размером и цветом. Уже от этого своего хорошо подобранного однообразия он был недешев. «Двадцать талеров? Тридцать? Черт его знает, но уж точно недешев». Кавалер не мог прикинуть верную цену, но уже сейчас понимал, что платье из этого атласа, расшитое столь хорошо отобранным жемчугом, будет стоить пятьдесят серебряных монет, а может, и все семьдесят.
Урсула запустила руку в жемчуг и стала играть им, при этом улыбаясь и поглядывая на Людвига Вольфганга.
– Думаю, что такое платье будет хорошо смотреться у алтаря, – заметила госпожа Ланге.
И все кивали и соглашались с ней, разве что мать Амелия, старая монашка, говорила негромко и едко:
– Если, конечно, святые отцы допустят в храм в платье такого цвета.
Но ее никто не слушал, так как все хотели знать, какие еще подарки привез жених. А тот уже доставал из сундука новые прекрасные вещи, говоря при этом:
– А это я выбирал сам.
Это был утренний прибор: немалая чаша для умывания из серебра, поднос из серебра, небольшое зеркало в серебряном обрамлении, которое удобно ставить на стол или комод перед собой, и набор гребней и щеток для волос из кости заморского животного и серебра. Как раз все то, что нужно любой уважающей себя женщине поутру.
– Надеюсь, что вы примете от меня этот дар и будете расчесывать свои превосходные волосы, – говорил Людвиг Вольфганг с надеждой.
– Ах, как это все прекрасно и нужно мне, – отвечала Урсула, хватая щетки одну за другой и пробуя их рукою. – А вот эта очень мягкая, мне она по душе.
Людвиг Вольфганг улыбался и кланялся ей, и снова лез в сундук, и доставал оттуда большой и красивый ларец.
– А это от моих сестер и братьев, от родных и двоюродных. – Он поднял крышку и показал содержимое Урсуле. – Это конфеты, в южных странах их зовут «каррамелла». Вы любите конфеты из вареного сахара с разными
