Семья Рубанюк - Евгений Поповкин

Раненая нога озябла. Петро уселся спиной к ветру, пытаясь согреть ногу. Озабоченный тем, чтобы не отморозить ее, он даже не обернулся, когда пятитонка остановилась в хвосте машин.

Уже после того как они отъехали от контрольно-пропускного пункта, он вдруг заметил девушку в военной шинели, очень похожую на Оксану. Девушка стояла возле санитарной машины и провожала глазами шедшие к фронту автоколонны. Ее взгляд скользнул по фигуре Петра, но она отвернулась и заговорила с шофером.

— Оксана! — отчаянно закричал Петро.

Он вскочил и яростно забарабанил кулаком по крыше кабины. Водитель затормозил.

— Жену встретил! — крикнул Петро.

Он схватил вещевой мешок, соскользнул на шоссе и торопливо махнул водителю рукой:

— Слыхал? Жинку нашел! Поезжай!

Не спуская глаз с санитарной летучки, он, прихрамывая побежал обратно к контрольному посту. Девушка стояла все так же, задумчиво поглядывая вокруг. Она, она! Оксана!

— Оксана!

Навстречу ему шел густой поток груженых машин, сзади, фырча моторами, торопились автомашины с ранеными. У поста регулировщики переругивались с водителями. Но до сознания Петра все это доходило как в тумане.

— Оксана! Слышишь?!

Петро вытер рукавом губы. Правая щека его от волнения задергалась. Стало жарко, он опустил воротник шинели.

Оставалось пробежать еще немного. Но в эту минуту шофер опустил крышку капота, и девушка уселась в кабину. Петро опять крикнул:

— Оксана, это я! Петро!

Но его голоса не услышали. Машина тронулась.

В первую минуту Петро опешил. «Нет, надо догнать. Во что бы то ни стало!» — подумал он.

Добежав до контрольно-пропускного пункта, он вскарабкался на попутную пустую полуторатонку.

От контрольной будки подошел красноармеец с красной повязкой на руке. Молодцевато козырнув и резко опустив руку, он предложил Петру предъявить документы.

— С документами у меня в порядке, — поспешно сказал Петро. — Ты, милок, не задерживай. Жену потеряю, честное слово.

— В порядке, так в порядке, а показать надо, — строго сказал красноармеец.

По его тону и холодному взгляду чувствовалось: попадись ему сейчас родной отец или брат — он и их не признает, пока не проверит документов.

Петро дрожащими от нетерпения пальцами расстегнул шинель, достал командировочное предписание, справку из госпиталя о ранении. Зеленый кузов санитарной машины быстро уменьшался.

— Где лежали в госпитале, товарищ старший сержант? — спросил красноармеец смягчившимся голосом.

— В Москве.

— А сейчас где ваша часть?

— В Волоколамске.

— Почему же не в часть, а обратно едете?

— Говорю же, увидел жену. Догнать хочу. Пойми, ничего о ней не знал. Опять потеряю.

Красноармеец пристально посмотрел в лицо Петру. Искренний и горячий тон, а больше всего справка о ранении убедили его. Он наклонился к водителю и сказал:

— Сержант жену свою нашел. Дай-ка газку, пущай нагонит.

Но «дать газку» было трудно. В обе стороны по шоссе нескончаемым потоком катились машины, шли маршевые роты.

Санитарная машина, качнувшись на ухабе, скрылась за деревьями, и когда полуторатонка добралась, наконец, до поворота, заветная зеленая машина уже потерялась из виду.

От шоссе тянулся к лесу деревянный настил, проложенный вместо дороги, чуть поодаль, в другую сторону, уходила просека.

Водитель ехал дальше, к Москве. Петро слез, осмотрелся. С трудом наскреб в кармане махорку, свернул цыгарку.

«Все же теперь я знаю, что Оксана рядом. Разыскать будет легче», — утешал себя Петро.

Он сел в первую попутную машину и поехал в сторону фронта.

К обеду Петро добрался до второго эшелона армии. Он долго плутал между избами деревни, пока разыскал нужного ему штабного работника. Настоял на том, чтобы его опять направили пулеметчиком, и, разузнав, где искать свою часть, направился туда.

Нога еще побаливала, и даже налегке идти Петру было трудно. Через шесть километров он свернул к небольшой деревушке, решив здесь переночевать, а с рассветом отправиться дальше.

Деревушка насчитывала около десятка дворов, все избы были переполнены военными. К своему великому удовольствию, Петро узнал, что здесь как раз и расположилась часть, которую он разыскивал.

Младший лейтенант Моргулис, командир пульвзвода, простой и жизнерадостный парень, с двумя золотыми зубами, которые сверкали каждый раз, когда он улыбался, дружелюбно протянул Петру руку.

— Блиндажей у нас еще нет, — сказал он. — Так что переспим сегодня в Быковке. Забирайся в любую избу, кроме крайней с северной стороны. Там комбат капитан Тимковский поместился со своим штабом.

После почти двухмесячного пребывания в госпитале Петро снова обрел фронтовую солдатскую семью.

Он пошел к ближней избе, поднялся на крыльцо и потянул на себя дверь. В лицо ударил спертый запах прелой соломы, махорочного дыма, сушившихся портянок.

У самого порога и дальше на полу, на полатях и лавках сидели и лежали вповалку бойцы. Тусклый свет коптилки освещал только ближайших к двери, но по непрекращавшемуся натужному кашлю и хриплым голосам Петро понял, что людей набилось в избу очень много. «Тут если и знакомые есть — не разглядишь», — подумал он, осматриваясь.

Шагнув к свободному местечку, он задел ногой лежавшего на спине с самокруткой в зубах бойца.

— Куда прешь?! — крикнул тот зло. — Ты еще на лицо мне наступи.

— Подвинься трошки, — спокойно сказал Петро. — Да не ругайся, а то и я умею быть сердитым.

— Двери, Прошка, заложи! — крикнули из темноты. — Будут тут до ночи шляться. И так дыхнуть нечем.

— Это ты и есть Прошка? — спросил Петро злого бойца. — Ну-ка, принимай в соседи.

Прошка буркнул что-то и нехотя подвинулся. Петро снял вещевой мешок, положил его в головах и, опустившись на солому, стал стаскивать сапог. Раненая нога ныла, и он стал растирать ее.

Ему хотелось есть, но ничего съестного в вещмешке не было.

— Сухарик не завалялся у тебя? — спросил он сердито посапывающего Прошку.

— А если и завалялся? — вызывающе сказал тот. — Што я, специально для тебя носил?

— Скорей у курицы молока выпросишь, чем у Прошки чего-нибудь вымолишь, — вмешался лежавший сбоку Петра пожилой красноармеец.

Он приподнялся, порылся в своих вещах и протянул Петру краюху хлеба и кусок колбасы.

В разных углах избы раздавался громкий храп. На печи не умолкал тихий разговор. Там лежал с красноармейцами старик хозяин; он остался один, семья его эвакуировалась в тыл.

Дед вполне освоился со своим холостяцким положением. Ворчал на бойцов, забывавших закрывать двери, охотно пользовался их табачком, харчами и, страдая бессонницей, всю ночь напролет готов был толковать о войне, о разных житейских делах.

Насытясь и попив из ведра ледяной воды, Петро намеревался заснуть, но разговор на печи его заинтересовал, и он прислушался.

— …Как ты ни оправдывайся, отец, плоховато вы тут живете, — говорил насмешливый, по-мальчишески ломкий голос. — Ни электричества в курене, ни фруктового сада на подворье. Ты бы к нам приехал, поглядел…

— Куда это к вам?

— На Кубань. Вот где житуха!

Старик тягуче закашлялся, потом уселся, подогнув под себя ноги, принялся сворачивать цыгарку. Сиплым голосом сказал:

— Вот сколько народу идет, ночует, а никто не скажет: цела выставка эта… хозяйственная… или нет?

— Сельскохозяйственная, что ли? Зачем она тебе?

— Как это «зачем»? Думаешь, мы не были на ней?

— И ты был? — с недоверчивой ухмылкой спросил чей-то сонный голос.

— А чего мне не быть? Внучка-то моя за главную доярку. Ее коровенок на выставке этой дипломом вознаградили.

В голосе старика послышались горделивые нотки. Управившись с цыгаркой, он продолжал:

— Если бы не война, наша деревня еще не то бы перед людьми выставила. Тебе вот, служивый, электричество поперек стало. А оно не везде сразу…

— Нет, дед, — весело перебил его парень, видимо нарочно подзадоривавший старика, — некультурно живете.

— Поживи-ка с мое, — рассердился дед. — Мне-то за восемьдесят. Ты-то не помнишь, как в белокаменной нашей этого электричества и в помине не было. Масленками светили да керосином. Конка по улицам ходила… А нонче какой город! Видал? Наш человек, русский, подмосковный, строил. Два зятя у меня в инженерах. Оба наши, быковские… Ты сам-то, чай, не с Москвы?

— Нет, я издалека. С Кубани.

— Ага! А пришел за Москву воевать? И правильно! В Москве вся она, наша жизненность, заключается…

Под разговоры на печи Петро незаметно уснул. Уже под утро он услышал сквозь сон громкий стук в дверь. На крыльце и под окнами разговаривали, перекликались чьи-то сиплые голоса.

Прошка поднял голову и лениво крикнул: