Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895 - Николай Гарин-Михайловский

Дело раскрылось. Пимка и Алешка таскали хлеб и сбывали его разным лицам на деревне. Асимов пришел к Ивану и предложил: или в суд подавать, или обратиться к миру с жалобой на сыновей, чтоб выпороли их.

Скрепя сердце, подталкиваемый Акулиной, согласился и пошел Иван с Асимовым на сходку.

Сходка громко галдела. Увидев отцов, все сразу притихли. Иван еле плелся, убитый и растерянный.

Асимов, коренастый старик, шел не спеша, уверенной походкой.

— Здравствуйте, старики, — проговорил Асимов, подходя и снимая шапку.

— Здравствуйте и вы.

— Мы вот, старики, к вам, на детей наших жаловаться пришли. Жить нельзя… чего? Подрубили амбар — полсусека нет. Пра-а!

Старики потупились и молчали, Иван так и не поднимал головы.

Обросший, мохнатый Асимов прищурил свои широкие глаза и ждал.

— Действительно… — смутился Василий Полесовый, встретившись глазами с Асимовым и, оборвавшись, сказал, обращаясь к сходке: — Чего же, говорите, старики?

— Вы чего ж желаете? — прогремела Иерихонская труба отцам.

— Чего? — ответил Асимов, — посечь…

Иван, обыкновенно бледный, покраснел, напрягся, но молчал.

— Оба, что ль? — спросил Павел Кочегар.

— Може, к примеру, внушенье? — подсказал сонный Евдоким.

— Действительно, внушенье, — быстро кивнул головой Иван.

— Это что ж будет? насмешка одна, — вспыхнул Асимов, — полсусека хлеба — внушение… им, оболтусам, внушай…

— Можно строго…

— Этак… — кивнул головой Асимов, — нет уж, видно, пусть оба в тюрьме посидят.

Асимов повернулся уходить.

— Да ты постой, — удержал его Василий. — Ты стой, скажи, сколько, ты считаешь, у тебя хлеба пропало?

— Сколько? Пудов с шестьдесят.

— Ловко.

— То-то, ловко… Пусть тридцать пудов отдаст, — Асимов мотнул головой на Ивана, — ладно, моего пори, а его хоть в ризницу ставь…

— Нету, — тоскливо ответил Иван.

— А работой? — подсказал Василий. — Ты, слышь, избу хотел же подрубать.

Слово по слову, поладили Ивану отработать. Боясь Акулины, Иван просил мир все-таки сделать сыну внушение.

Акулина в душе рада была, что выпорют оболтуса, и тем больше огорчило ее известие, что не только не выпорют, но ее «вахромей» и работой закрутился.

Заплакала с досады Акулина.

— Кто на свет его, проклятого, народил?

Внушение состояло в том, что шесть стариков пришли на другой день утром к Ивану в избу.

Тут же был и Алешка — жирный, гладкий, на этот раз струсивший немного. Он и с любопытством и страхом всматривался в чинно входивших, чинно крестившихся, кланявшихся и рассаживавшихся по лавкам стариков.

Когда все сели, за исключением хозяев, и достаточно намолчались, староста обратился к Ивану:

— Вот ты, Иван Петрович, на сына обиду сказываешь.

— Сказываю, — тихо ответил Иван.

Староста медленно, а за ним все перевели глаза на Алешку.

Алешка быстро потупился.

— Ты что ж это, Алешка? — спросил староста так сурово, что, если бы дело происходило на открытом воздухе, Алешка давно бы уж обратился в бегство.

Страх неизвестности томил Алешку и, чтоб поскорее от него избавиться и смягчить свою участь, он упал на колени.

— Простите, старики, — говорил он, отбивая поклоны, — не буду больше… вот святая икона… Накажи меня господь…

Алешка говорил сиплым голосом, бойко и усиленно крестился.

— Так… ну, а если ты опять согрешишь?

— Ей-бо…

— Не миновать нам тогда тебя в острог отослать. Ты, може, видал, как по дороге ведут туда? Дзынь-дзынь! Ты это подумал? Ну хорошо. Ну а я, к примеру, да с тебя кафтан сдеру, а он вот с него… Этак и ладно будет? А?

— Не буду… ей-богу…

— Не будешь… Ладно, если не будешь… а будешь?! Ты вот сейчас стал человеком, женить тебя время приходит, ты это как считаешь, к примеру, — лестно путную-то девку за тебя отдать? А?

— Не буду…

— Слыхали… Ты вот отвечай: как ты считаешь, отцу с матерью, как на тебя смотреть?

— Не буду…

— Не будешь, а если будешь?!

Алешка давно выл коровой, а староста равномерно, спокойно пилил, подставляя ему все новые и новые вопросы.

Пимку давно отец с братом отодрали в том же амбаре, откуда крал он, а Алешку все зудил и зудил староста, и что больше зудил, то больше во вкус входил.

Иван вздыхал, вздыхал и не вытерпел:

— Уж, старики, простите его на этот раз, может, и опомнится — дело молодое.

— Когда не опомнится, — встрепенулся совсем было уснувший Евдоким.

— Известно, золотой мой, опомнится, — вздохнул Василий Михеевич.

— Охо-хо, грехи! — односложно согласился Федор.

— Ну, вот видишь, — проговорил староста, — отец за тебя просит. Ты, что ль, его станешь благодарить? Или этак простил и ладно…

Алешка не знал, что ему делать.

— Нам, что ли, его за тебя благодарить? Вели, — кланяться станем.

— Благодари, — ткнул Алешку рукой Василий Михеевич.

Алешка стал усердно бить поклоны пред отцом. — Благодарю, тятенька, вас… благодарю и вас, маменька…

— Ты что ж его, Иван Петрович, прощаешь, значит?

— Прощаю, Родивон Семенович.

— Так… И ты, Акулина Ивановна, прощаешь?

Акулина махнула рукой, усмехнулась, закрылась рукавом и произнесла:

— Прощаю…

— Так… И вы, старики?

Алешка подполз и к старикам и пред каждым ударил по поклону.

— Прощаем, — ответили старики.

— Ну, видно, ладно, — сдался староста. — Ну, парень, теперь смотри: две вины выйдет, как в чем попадешься.

— Детям накажу…

— И так… женить пора…

Староста встал, а за ним и старики.

— Что, старики, с устатку по рюмочке?

Старики опять сели, распустили свои официальные лица, а Иван засуетился, доставая из кармана мелочь.

— Алешка, бежи…

Алешка живой рукой слетал в кабак, прихватил несколько стаканчиков и, возвратившись, быстро расставил все это на стол.

— Вот ты, когда хочешь, — заметил староста, — можешь стараться. И умом господь не обидел — смекнул, вишь, что без посуды водки не выпьешь…

Старики рассмеялись, рассмеялся и Алешка, добродушно стоявший у двери, когда все кончил.

— Тебя б ко мне на выправку, — начал опять староста, пока Иван осторожно наливал, — я б тебя живо человеком сделал… пра-а!

— Что, Иван Петрович, как грудь у тебя? — спросил Василий Михеевич.

— Плохо, — к погоде подвалит — беда.

— А я вот все ногами, золотой мой… Пра-а… Мое-то дело уж, видно, ладно, а вот Филипп-то мой не годится… Лихоманка его замаяла насмерть.

— Э-э… Ну, будьте здоровы.

— А хозяйка что ж?

— Ладно, — тихо кивнул головой Иван, — мы с ней останемся.

— Ну, что ж, с мировой вас… Ему, что ж, подать бы?

Подали и Алешке.

Немного утих Алешка. Помогло и то, что Пимку отец совсем прогнал, и он ушел в город.

Темный, худой, с черными злыми глазками Пимка и Алешку звал, но мягкий, женственный и ленивый Алешка отказался.

Прошел год.

— И что нам с ним делать? — советовалась Акулина с Драченой. — Утих, а дела нет… Куда пристроишь— гонят… Что просто и за человек?

— А ему чего? кормят, поят — найдено…

— Так ведь мне-то каково: их, оболтусов, да своих шесть?

— Так ведь видно людям… вся семья на тебе.

— Тихий, тихий, а начни только говорить… Все смолчит, а как до сына, откуда что… не больно я его испугалась, так ведь и этот оболтус-то не боится…

— Женить разве?

Думала об этом и Акулина не раз. Женить сына хотел и отец.

«Ну, в мужиках счастья нет, бабу не пошлет ли господь — путную: вдвоем бы все живей дело пошло», — думала Акулина.

Весь вопрос был в деньгах. Меньше 50 рублей не обойдется свадьба: попу 8 руб., да пол штоф водки, да утиральник, да запись — всех-то и 9 выйдет. Кладку невесте— ну хоть 10 руб. считать. Одежа жениху 10 руб., водки 3 ведра выйдет-18 руб., харчу, говядинки — три рубля… все 50 клади… и уж бедно, бедно, так только, только… Урожай господь послал: с трех десятин пудов 300 будет. Ну подати за две души 25 руб., — это что ж? 100 пудов… эх, много… вот 60 верст всего, на машине 40 коп., а у нас 25… На семена… 40… до урожая 8 ртов, невестка девятая, хоть по 2 пуда с рыла… что ж это? Если десять месяцев… нет, стой… Эх…

Акулина задумалась.

— Не сосчитаешь, — вздохнула она.

Порешили на том, чтоб продать корову — 20 руб., обнову сыну сделать на 6 руб., кладки дать 6 руб., и того не хватало еще 22 руб.

Продать 100 пудов хлеба, а там к весне парня с бабой куда-нибудь пристроить удастся.

Вопрос, где разыскать невесту, был тоже не из легких. Из своих никто не шел: все знали оболтуса. Из ближайших деревень тоже. И кладка невесте 6 руб. тоже мала. Пришлась одна по вкусу Акулине — кладка дорога — 12 руб. уперлась и ни копейки не спустила, пес с ней, а жаль: девка здоровая и веселая.