История войн на море с древнейших времен до конца XIX века - Альфред Штенцель

Флот был для римлян только крайним средством, к которому они относились, если можно так выразиться, как к неизбежному злу; вследствие этого флот никогда не был предметом гордости, и к нему всегда относились, как к пасынку; служба во флоте всегда ставилась ниже службы в армии, офицерами были большей частью не римляне или италийцы, а италийские греки. Римляне всегда держались подальше от воды, и в этом заключалась причина, по которой римский флот немедленно приходил в полный упадок, как только исчезала непосредственная нужда в нем.

Тем более приходиться удивляться тому, что римляне несколько раз, с затратой колоссальных средств, создавали большие флоты, и что они с первого же раза сумели искусно применить их в бою, несмотря на то, что командовали ими неопытные, менявшиеся каждый год консулы. Исходя из тактики сухопутного боя, они с самого начала, вопреки существовавшим до того времени обыкновениям, стали применять массивное, глубокое построение, которое в связи с абордажной тактикой вполне соответствовало их целям. Неудача, постигшая у Дрепанума римскую кильватерную колонну, объясняется неумелым командованием нового консула, действовавшего против опытного Адгербала. Как раз обратное можно сказать про линию развернутого фронта в последнем сражении у Эгатских островов.

Для римлян гораздо более опасным врагом, чем карфагеняне, было непонимание морского дела их собственными военачальниками; потери их от кораблекрушений во много раз превосходили потери в боях. Если бы римляне с самого начала стали на правильный путь, и, оценив значение морской силы, создали флот на тех же основаниях, как и сухопутную армию, с постоянными экипажами для него и особым римским корпусом офицеров, то со временем в этом флоте развилось бы понимание морской стратегии и тактики, и война могла бы закончиться гораздо скорее.

Несмотря на свою постоянно менявшуюся, часто не соответствовавшую обстоятельствам, а иногда и совершенно ошибочную стратегию, несмотря на неповоротливую тактику и на ужасные катастрофы, которым не раз подвергался их флот, римляне, тем не менее, одержали победу над великой, старинной морской державой; обстоятельство это могло бы повести к заключению, что морская держава вообще не может успешно вести войну против сухопутной; но такое заключение было бы неправильно: причина конечного успеха римлян заключалась в том, что их стратегия и тактика, изобретенные и применяемые новичками в морском деле, несмотря на крупные недостатки, все-таки должны считаться блестящими по сравнению с тактикой и стратегией карфагенян.

Этот поразительный факт может быть объяснен только тем, что карфагеняне совершенно не обладали правильным пониманием основ могущества своего государства, значения господства на море и значения военного флота, стоящего на высоте современных требований и правильного применяемого к делу.

Их корабли, их моряки, их рабы-гребцы были лучшими в мире; в течение столетий они были господами на море и жили в глубоком убеждении, что это есть непреложный факт; только этим, и их врожденным нерасположением к войне, может быть объяснена неспособность к военному делу и та полная беспечность, с которой они к нему относились.

Благодаря широкому развитию судоходства они имели возможность расширить свой кругозор и приучиться более сознательно смотреть на то, что делалось на свете, но они оставались слепы к надвигавшейся все ближе опасности, грозившей им из Рима. В то время, как римляне гигантскими шагами расширяли свою власть на суше, карфагеняне своими торговыми договорами 348 и 306 годов все более и более стесняли их на море, но при этом совершенно упускали из вида, что в международных отношениях поддерживать стеснительные для другого народа постановления можно только открытой силой; таким образом, они провоцировали войну, но при этом ничего не сделали для ее подготовки.

После покорения Бруциума карфагенянам следовало всеми средствами (в которых недостатка у них не было) стараться завладеть Мессаной и сделать ее неприступной, чтобы затруднить римлянам переправу в Сицилию; однако они медлили и ограничивались полумерами. Затем им следовало во что бы то ни стало помешать переправе римской армии на этот остров; средство для этого – флот – у них имелось, но, несмотря на опыт, который они пережили 20 лет тому назад в войне с Пирром, они и этим пренебрегли: сообщение римлян с Сицилией происходило так же свободно, как если бы она соединялась с материком.

Они не давали себе труда интересоваться тем, что делалось у их противника как перед войной, так и во время войны, пока она продолжалась; поэтому они ничего не знали о таких крупных и важных событиях, как постройка и снаряжение новых флотов в 260, 249 и 242 годах; каждый раз это являлось для них полной неожиданностью и вынуждало их к спешным и торопливым мерам противодействия. В тактическом смысле постановка осведомительного дела также была совершенно неудовлетворительна (кроме Карфагена в 249 году).

Они не сумели решительно и последовательно действовать своим флотом, иначе ущерб, нанесенный римлянам, был бы гораздо значительнее. Правда, они подорвали римскую торговлю, разорили в нескольких местах побережье, но, например, о блокаде Остии и речи не было; при громадном протяжении береговой линии Италии они могли причинить римлянам несравненно больший вред, что особенно удобно было сделать, заняв на продолжительное время укрепленные пункты на берегу или на островах вблизи берега.

Самой же крупной ошибкой было то, что карфагеняне начинали энергично действовать только тогда, когда им угрожала непосредственная опасность, а как только неприятель переставал им угрожать, они снова утрачивали всякую энергию и бездействовали. Они не использовали ни первого трехлетнего, ни второго семилетнего перерыва в морской войне для усиления своего флота и более энергичного ведения войны; мало того, как только они перестали опасаться атаки неприятеля с моря, их собственный флот немедленно пришел в полный упадок; все это были непростительные ошибки, за которые проигрыш войны должен считаться заслуженным и справедливым возмездием.

Впрочем, в тактическом смысле и карфагеняне не упускали случая действовать наступательно, что объясняется тем, что у них, как у старых моряков, наступательная тактика всосалась в плоть и кровь. Однако в первом же сражении у Миле они проявили ту же преступную беззаботность, вытекавшую из пренебрежения к неприятелю, как и в области стратегии: с тридцатью передовыми кораблями, не выстроив их даже в боевой порядок, карфагенский адмирал двинулся прямо против вчетверо сильнейшего неприятеля, который при первой же стычке захватил все эти корабли благодаря абордажным мосткам и многочисленным легионерам. Сделанная впоследствии попытка окружить римлян и атаковать их сразу со всех сторон не увенчалась успехом, так как римляне, избегая маневрирования, выстроили свои корабли по окружности. Ганнибал счел тогда сражение проигранным и оставил поле битвы за римлянами; если бы он этого не сделал, Дуилий мог бы оказаться в очень тяжелом положении, так как во время движения всем его кораблям невозможно было бы держаться носом в сторону неприятеля. Впрочем, сторона, захваченная врасплох, часто теряет мужество и преждевременно признает себя побежденной.

Замечательно, что карфагеняне за все время долгой войны не придумали никакого средства против «воронов», что служит доказательством полного отсутствия технической изобретательности и искусства; сами они не применяли этого приспособления, по-видимому, потому, что на это у них не хватало мужества и доверия к своим солдатам.

О неудовлетворительной тактике при Экномосе и о неправильной тактике у Эгузы уже было сказано; здесь мы добавим только несколько слов по поводу тактики, примененной карфагенянами в 249 году, когда они одержали единственную победу за все время этой долгой морской войны. Адгербал, как и Картолон, проявили большую осторожность и присутствие духа, а первый, кроме того, и большую энергию; это были прекрасные морские вожди, которые умели держать в руках боевую силу и в тактическом смысле действовали очень успешно. Однако имена их уже не упоминаются в связи с дальнейшими событиями: по всей вероятности, наградой им была черная неблагодарность, как это случалось с победоносными вождями и в Афинах во время господства демагогов. Ксантипп, уничтоживший армию Регула и спасший Карфаген, несомненно, по тем же причинам должен был вернуться на родину.

Может показаться невероятным, чтобы такое положение дел могло сложиться в крупном морском государстве; однако, новейшее время дает подобный же пример и, притом, у морской державы, которую никак нельзя упрекнуть в недостатке воинственности и которая, наоборот, справедливо гордится славным военным прошлым. Мы говорим об Англии и ее флоте. Сделавшись после 1815 года владычицей на всех морях, и гордая достигнутыми успехами, она стала с пренебрежением смотреть на все другие флоты и нисколько не беспокоилась достигнутыми ими техническими успехами и не обращала внимания на те тактические и стратегические изменения, которые создались благодаря этим успехам; это повело к тому, что одно время она во всех отношениях стояла позади других держав: Франция опередила ее с колесными пароходами, Соединенные Штаты первые применили винт, затем Франция первая выстроила паровой линейный винтовой корабль (в Крымской войне). Этими фактами, к счастью для Англии, ей был дан сильный толчок, однако косность ее была так велика, что она только с крайней медлительностью последовала примеру других (во Франции появился первый броненосный фрегат, таран, артиллерия, крейсеры). Лишь через два десятилетия после того, как все эти «пугала» (scares) вошли в употребление, Англия принялась за усовершенствование и увеличение своего флота.