Сны в Ведьмином доме - Говард Лавкрафт

В одном сомнений быть не могло: Джилмен страдал лунатизмом. Дважды в ночное время его комнату находили пустой, хотя вся одежда была на месте. Он узнал об этом от своего товарища — студента Фрэнка Элвуда, вынужденного по бедности поселиться в том же мрачном и нелюбимом горожанами доме. Элвуд, прозанимавшись как-то до глубокой ночи, решил обратиться к Джилмену за помощью — ему никак не давались несколько дифференциальных уравнений, — но в комнате на верхнем этаже никого не было. Конечно, со стороны Элвуда было довольно-таки бесцеремонно открывать даже и не запертую дверь чужой комнаты и заглядывать внутрь, не получив ответа на настойчивый стук, но ему действительно требовалась помощь, и он понадеялся, что сосед сверху не слишком огорчится, если его достаточно вежливо растолкать. Элвуд поднимался наверх примерно в то же время и еще через несколько дней, но Джилмена снова не оказалось дома. Выслушав его рассказ, Джилмен не мог не задаться вопросом, где же он был ночью, босой, в одной пижаме? Он решил обязательно исследовать эту загадку, если только ночные хождения не прекратятся; можно, например, посыпать мукой пол в коридоре, чтобы с утра выяснить, куда ведут следы. Несомненно, покинуть комнату он мог только через дверь, поскольку с внешней стороны дома у окна не было никаких выступов или хотя бы неровностей, по которым можно было бы выбраться наружу.

К середине апреля болезненно обостренный слух Джилмена подвергся новому испытанию: до его комнаты стали доноситься тонкие заунывные причитания суеверного заклинателя духов по имени Джо Мазуревич — он снимал квартиру в первом этаже. Мазуревич имел обыкновение рассказывать длинные, бессвязные истории о призраке старухи Кеции и маленьком косматом зверьке с необычайно острыми клыками, вечно что-то вынюхивавшем. По его словам, эта парочка настолько навязчиво преследовала его своими явлениями, что пришлось воспользоваться серебряным распятием (специально выданным для этой цели отцом Иваницким из церкви Святого Станислава), чтобы избавиться от нее. Джо молился так усердно, потому что приближалась ночь Великого шабаша. Как известно, в ночь накануне первого мая, именуемую Вальпургиевой, самые страшные силы зла покидают ад и переносятся на землю, а все подданные сатаны собираются вместе для свершения самых отвратительных обрядов и богопротивных таинств. Для Аркхема это всегда было самое тяжелое время в году, хотя благородная публика с Мискатоникского авеню, Хай-стрит или улицы Селтонстол и предпочитает изображать полное неведение на сей счет. Страшные дела творятся тогда в городе; бывает, даже пропадают дети. Джо хорошо разбирался в таких вещах: еще на родине бабка рассказывала ему разные жуткие истории, которые слышала, в свою очередь, от своей бабки. Мудрые люди советуют на это время вооружиться четками и побольше молиться. Вот уже три месяца как старуха Кеция и Бурый Дженкин не попадались на глаза ни самому Мазуревичу, ни его земляку и соседу Павлу Чонскому — вообще никому в городе. Это не предвещало ничего хорошего. Раз они держались в тени, значит, что-то задумали.

16 апреля Джил мен побывал наконец у врача и был очень удивлен, узнав, что температура у него вовсе не такая высокая, как он того боялся. Доктор внимательно расспросил его о симптомах и порекомендовал обратиться к специалисту по нервным болезням. Джилмен даже обрадовался, что не попал на прием к прежнему университетскому врачу, человеку еще более дотошному. Старик Уолдрон, недавно оставивший практику, уже как-то раз настоял на том, чтобы Джилмен сделал длительный перерыв в своих занятиях. То же самое он сделал бы и сейчас — но разве можно было остановиться именно в тот момент, когда вычисления сулили столь блестящие результаты! Несомненно, он уже нащупывал границу четвертого измерения, и кто знает, насколько далеко он мог продвинуться в своих поисках?

Но даже при мысли о возможном успехе Джилмена не оставляло недоумение по поводу того, откуда, собственно, он черпает такую уверенность. Неужели это пугающее чувство неизбежности исходит всего лишь от строчек математических формул, которыми день за днем заполнял он бесчисленные листки бумаги? Воображаемые шаги над головой, мягкие и крадущиеся, не давали ему покоя. Появилось какое-то новое и все усиливающееся ощущение: Джилмену казалось, будто что-то или кто-то склоняет его к чему-то ужасному, чего он ни при каких условиях не должен делать. А лунатизм? Куда он отправлялся по ночам во сне? И что это был за звук, вернее, слабый отголосок какого-то звука, то и дело прорывавшийся сквозь невообразимое смешение уже привычных шумов даже в дневное время, когда он бодрствовал? Едва различимый, этот звук подчинялся какой-то странной ритмической закономерности, не похожей ни на что земное, кроме, может быть, ритмов самых сокровенных гимнов шабаша, названий которых не смеет произносить смертный. Иногда Джилмен со страхом думал, что есть в этом ритме и нечто от того скрежета и рева, что заполнял мрачные пропасти его сновидений.

Сны между тем становились все ужаснее. В первой, менее глубокой их части злобная старуха представала уже дьявольски отчетливо, и Джилмен убедился, что именно она так напугала его во время давнишней прогулки по старым городским кварталам. В этом невозможно было усомниться — достаточно было взглянуть на ее согбенную спину, длинный нос и морщинистое лицо; узнаваемо было и бесформенное коричневое платье. Лицо старухи носило выражение самой гнусной злобы и омерзительного возбуждения; по утрам Джилмен вспоминал ее каркающий голос, настойчивый и угрожающий. Он должен был предстать перед Черным Человеком и вместе с ним отправиться к трону Азатота, что находится в самом сердце хаоса, — вот чего требовала старуха. Там своею собственной кровью распишется он в книге Азатота, раз уж удалось ему самостоятельно дойти до сокровенных тайн. Джилмен почти готов был подчиниться и отправиться вместе с ведьмой, Бурым Дженкином и тем, третьим, к трону хаоса, туда, где бездумно играют тонкие флейты. Его останавливало только упоминание об Азатоте — из книги «Некрономикон» он знал, что этим именем обозначают исконное зло, слишком ужасное, чтобы его можно было описать.

Старуха всегда появлялась будто из пустоты, вблизи того угла, где наклонный потолок встречался с наклонной стеной. Кажется, она материализовывалась ближе к потолку, чем к полу. При этом в каждом новом сне она понемногу приближалась к Джилмену, и он видел ее все отчетливее. Бурый Дженкин тоже приближался к юноше в течение этого непродолжительного сна; в облаке неестественного фиолетового света зловеще поблескивали его длинные желтовато-белые клыки. Его визгливый хихикающий голосок все сильнее врезался Джилмену в память, и по утрам юноша вспоминал, как мерзкая тварь говорила что-то об Азатоте и о ком-то по имени Ньярлатхотеп.