История русской революции. Том II, часть 2 - Лев Троцкий

Резолюция 10 октября предлагает местным организациям партии практически разрешать все вопросы под углом зрения восстания: о советах, как органах восстания, в резолюции ЦК речи нет. На совещании 16-го Ленин говорил: «Факты доказывают, что мы имеем перевес над неприятелем. Почему ЦК не может начать?»

Этот вопрос в устах Ленина имел совсем не риторический характер; он означал: зачем терять время, приспособляясь к сложной советской трансмиссии, если ЦК может подать сигнал немедленно? Однако предложенная Лениным резолюция заканчивалась на этот раз выражением «уверенности в том, что ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы выступления». Упоминание о Совете, рядом с партией, и более гибкая постановка вопроса о сроке восстания явились результатом прощупанного Лениным, через партийные верхи, сопротивления масс.

На следующий день, в полемике с Зиновьевым и Каменевым, Ленин резюмировал итоги вчерашних прений:

«Все согласны насчет того, что по призыву советов и для защиты советов рабочие выступят как один человек». Это означало: если не все согласны с ним, Лениным, что можно призвать от имени партии, то все согласны, что можно призвать от имени советов.

«Кто должен взять власть? – пишет Ленин вечером 24-го. – Это сейчас не важно: пусть возьмет ее Военно-революционныи комитет или „другое учреждение“, которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа»… «Другое учреждение», взятое в загадочные кавычки, – это конспиративное наименование ЦК большевиков. Ленин возобновляет здесь свое сентябрьское предложение: действовать прямо от имени ЦК – на тот случай, если бы советская легальность помешала Военно-революционному комитету поставить съезд перед совершившимся фактом переворота.

Несмотря на то что вся эта борьба из-за сроков и методов восстания велась в течение недель, не все участники ее отдали себе отчет в ее смысле и значении. «Ленин предлагал взятие власти через советы, ленинградский или московский, а не за спиной советов, – писал Сталин в 1924 году. – Для чего понадобилась Троцкому эта более чем странная легенда о Ленине?» И еще: «Партия знает Ленина как величайшего марксиста нашего времени… чуждого тени бланкизма». Между тем у Троцкого будто бы «получается не великан-Ленин, а какой-то карлик-бланкист» Не только бланкист, но и карлик! На самом деле вопрос о том, от чьего имени поднимать восстание и в руки какого учреждения брать власть, вовсе не предрешается какой-либо доктриной. При наличии общих условий для переворота восстание превращается в практическую проблему искусства, которая может быть разрешена разными способами. В этой своей части разногласия в ЦК были аналогичны спору офицеров генерального штаба, воспитанных в одной и той же военной доктрине и одинаково оценивающих общую стратегическую обстановку, но предлагающих разные варианты для разрешения ближайшей, исключительно важной, правда, но все же частной задачи. Припутывать сюда вопрос о марксизме и бланкизме значит обнаруживать непонимание как того, так и другого.

Профессор Покровский отрицает самое значение альтернативы: Совет или партия? Солдаты совсем не формалисты, – иронизирует он: они не нуждались в съезде советов, чтобы опрокинуть Керенского. При всем остроумии такая постановка вопроса оставляет невыясненным: зачем вообще создавать советы, если достаточно партии? «Любопытно, – продолжает профессор, – что из этого стремления все сделать почти легально, советски легально, ничего не вышло, – и власть в последнюю минуту взял не Совет, а явно „нелегальная“ организация, созданная ad hoc». Покровский ссылается на то, что Троцкий вынужден был «от имени Военно-революционного комитета», а не от Совета, объявить правительство Керенского несуществующим. Совершенно неожиданный довод! Военно-революционный комитет был выборным органом Совета. Руководящая роль Комитета в перевороте ни в каком смысле не нарушала советской легальности, над которой издевается профессор, но к которой массы относились крайне ревниво. Совет народных комиссаров также был создан ad hoc, что не мешало ему быть и оставаться органом советской власти, со включением самого Покровского в качестве заместителя народного комиссара просвещения.

Удержаться на почве советской легальности и, в значительной степени, даже в рамках традиций двоевластия восстание могло, главным образом, благодаря тому, что петроградский гарнизон почти целиком подчинился Совету уже до переворота. В многочисленных воспоминаниях, юбилейных статьях, первых исторических очерках этот факт, подтверждаемый бесчисленными документами, считался бесспорным. «Конфликт в Петрограде развертывался на вопросе о судьбе гарнизона», – говорит первая книжка об Октябре, написанная автором настоящего труда в промежутках между заседаниями брест-литовских переговоров, по самым свежим воспоминаниям, и игравшая в партии в течение нескольких лет роль исторического учебника. «Основной вопрос, вокруг которого построилось и организовалось все движение в октябре, – выражается еще определеннее Садовский, один из непосредственных организаторов переворота, – был вопрос о выводе полков петроградского гарнизона на Северный фронт». Ни одному из ближайших руководителей восстания, участников коллективной беседы, имевшей прямой целью восстановить ход событий, и в голову не пришло возразить Садовскому или поправить его. Только с 1924 года внезапно обнаружилось, что Троцкий переоценивает значение крестьянского гарнизона в ущерб петроградским рабочим: научное открытие, которое как нельзя более счастливо дополнило обвинение в недооценке крестьянства.

Десятки молодых историков, во главе с профессором Покровским, разъясняли нам за последние годы значение пролетариата для пролетарской революции, возмущались тем, что мы не говорим о рабочих в тех строках, где у нас идет речь о солдатах, и уличали нас в том, что мы анализируем реальный ход событий, вместо того чтобы повторять школьные прописи. Результаты этой критики Покровский сжимает в следующем заключении: «Несмотря на то что Троцкому отлично известно, что вооруженное выступление было решено партией… и было совершенно ясно, что, какой найдется предлог для выступления, дело второстепенное, тем не менее в центре всей картины для него стоит петроградский гарнизон… – как будто, не будь этого, о восстании нечего было бы и думать». Для нашего историка значение имеет лишь «решение партии» относительно восстания; а как восстание произошло в действительности, это «дело второстепенное»: предлог всегда найдется. Предлогом Покровский называет способ завоевания войск, т. е. разрешение того именно вопроса, в котором резюмируется судьба всякого восстания. Пролетарская революция произошла бы несомненно и без конфликта из-за вывода гарнизона, – профессор прав. Но это было бы другое восстание, и оно требовало бы иного изложения. Мы же имеем в виду те события, которые происходили в действительности.

Один из организаторов, затем историк Красной гвардии, Малаховский, настаивает, с своей стороны, на том, что именно вооруженные рабочие, в отличие от полупассивного гарнизона, проявляли инициативу, решимость и выдержку в восстании. «Красногвардейские отряды, – пишет он, – занимают во время октябрьского переворота правительственные учреждения, почту, телеграф, они же оказываются впереди во время боев»… и пр. Все это бесспорно. Нетрудно, однако, понять, что если красногвардейцы могли попросту «занимать» учреждения, то только потому, что гарнизон был с ними заодно, поддерживал их или, по крайней мере, не препятствовал им. Это и решало судьбу восстания.

Самое возбуждение вопроса о том, кто важнее для переворота: солдаты или рабочие? свидетельствует о таком плачевном теоретическом уровне, на котором почти уже нет места для спора. Октябрьская революция была борьбой пролетариата против буржуазии за власть. Но решал исход борьбы в последнем счете мужик. Эта общая схема, распространяющаяся на всю страну, в Петрограде нашла наиболее законченное выражение. То, что придало здесь перевороту характер короткого удара с минимальным количеством жертв, это сочетание революционного заговора, пролетарского восстания и борьбы крестьянского гарнизона за самосохранение. Руководила переворотом партия; главной движущей силой был пролетариат; вооруженные рабочие отряды являлись кулаком восстания; но решал исход борьбы тяжеловесный крестьянский гарнизон.

Как раз в этом вопросе сопоставление февральского и октябрьского переворотов является особенно незаменимым. Накануне низвержения монархии гарнизон представлял для обеих сторон великое неизвестное. Сами солдаты еще не знали, как они будут реагировать на восстание рабочих. Только всеобщая стачка могла создать необходимую арену для массовых столкновений рабочих с солдатами, для проверки солдат в действии, для перехода солдат на сторону рабочих. В этом и состояло драматическое содержание пяти февральских дней.