HHhH - Лоран Бине

Мужчин приводят к стене, завешанной матрасами. Младшему из них пятнадцать, старшему восемьдесят четыре. Отбирают пятерых, строят шеренгой, расстреливают. Потом следующую пятерку, и еще, и еще. Матрасы нужны, чтобы пули не рикошетили. Однако у палачей из полиции куда меньше опыта, чем у палачей из айнзатц-групп. Между расстрелами делаются перерывы, надо оттащить тела, надо построить следующую группу, это никогда не кончится, пройдут часы, пока каждый дождется своей очереди. Решают расстреливать сразу по десять человек — так получится быстрее. Мэр поселка, которому немцы поручили называть имена, подтверждая личность каждого из тех, кого сейчас убьют, попадает в последнюю десятку. Благодаря ему избегают казни девять человек, не проживающих в Лидице, а просто приехавших сюда в гости к друзьям и не успевших уйти до комендантского часа или приглашенных хозяевами с ночевкой. Но и этих потом расстреляют в Праге. Когда вернутся с ночной смены девятнадцать рабочих, они увидят разоренную деревню, убедятся, что их семьи куда-то исчезли, обнаружат еще теплые трупы друзей. А поскольку немцы к утру еще не покинут Лидице, эти девятнадцать немедленно будут расстреляны. Здесь даже собак не пощадят.

Но и это еще не все. Гитлер ведь решил не просто выместить на деревне Лидице свою ярость, сорвать зло, но и придать этим своим действиям символическое значение. Фрустрация, вызванная неспособностью рейха найти и наказать убийц Гейдриха, провоцирует не знающую никаких пределов системную истерию. Отдается приказ стереть Лидице не только с лица земли, но и с карты. В буквальном смысле. Кладбище осквернено, все строения сожжены, фруктовые деревья выдраны с корнем, а почва еще и посыпана солью — для уверенности, что здесь никогда ничего не вырастет. Уже в пути бульдозеры — чтобы уничтожить и руины. Не должно остаться никаких следов, пусть отныне будет неизвестно даже то, где прежде находился поселок.

Гитлер хочет показать, во что может обойтись вызов, брошенный рейху, и Лидице служит ему искупительной жертвой. Но он совершает при этом тяжелейшую ошибку. Как сам фюрер, так и все работники нацистского государственного аппарата давно потеряли чувство меры, потому, сознательно предавая огласке информацию о разрушении Лидице, никто и не подумал о международном резонансе. До сих пор нацисты, пусть даже не особо скрывая свои преступления, все же не хвастались ими, и это давало некоторым — тем, кто хотел, — возможность не видеть истинной природы режима. После событий в Лидице маска с лица нацистской Германии была сброшена и весь мир узнал, как оно выглядит на самом деле. В ближайшие дни Гитлер это осознает. Потому что теперь впадет в неистовство уже не его эсэсовская свора, а «подразделение», могущества которого он, вероятно, прежде не понимал: мировая общественность. В советских газетах пишут, что люди теперь пойдут в бой с именем Лидице на устах. И оказываются правы. Шахтеры английского Бирмингема объявляют сбор пожертвований на будущее восстановление поселка, именно они придумают лозунг, который сразу же облетит всю планету: «Лидице будет жить!» В Соединенных Штатах и в Мексике, на Кубе и в Венесуэле, в Уругвае и Бразилии переименовывают площади, целые кварталы и даже села, называя их «Лидице». Именем Лидице по всему миру называют новорожденных девочек. Писатели — прозаики, поэты и драматурги, композиторы, кинематографисты отдают дань уважения Лидице в своих произведениях. Газеты, журналы, радио, телевидение посвящают беспрецедентной нацистской акции статьи и передачи. Министр военно-морских сил США заявляет в Вашингтоне: «Если будущие поколения спросят нас, за что мы воевали, мы расскажем им историю Лидице». На бомбах, которые самолеты союзных держав сбрасывают на немецкие города, летчики пишут краской название деревни-мученицы, а на Восточном фронте то же самое делают советские солдаты: слово «Лидице» можно прочесть на башнях танков. Гитлер, действуя как полный психопат, каковым он и является, а не как глава государства, каковым он, увы, является тоже, познает в связи с Лидице самое сокрушительное поражение в области, где считал себя мастером: к концу месяца информационная, пропагандистская война на международном уровне будет Германией бесповоротно проиграна.

Но 10 июня 1942 года об этом не догадываются ни сам фюрер, ни кто-либо еще, и прежде всего — Габчик и Кубиш. При известии о том, что деревня стерта с лица земли, оба парашютиста приходят в ужас и отчаяние. Их как никогда терзает чувство вины. И сколько они себя ни убеждают, что выполнили свою миссию, что зверь мертв, что они освободили Чехословакию и весь мир от одного из самых страшных чудовищ, им кажется, будто это они истребили обитателей Лидице, а поскольку Гитлеру известно, что сами они живы, репрессии будут продолжаться и продолжаться. Без конца. Запертые в крипте, парни перебирают в своих несчастных, измученных нервным напряжением головах один план за другим и находят решение, которое кажется им единственно возможным. Сдаться. Возникает бредовый сценарий — такой, какой только и может породить воспаленный мозг: они попросят чешского Лаваля их принять, а когда войдут в его кабинет, то положат ему на стол письмо с признанием своей ответственности за убийство Гейдриха, застрелят Эммануэля Моравца и застрелятся сами. Прямо там, в кабинете. Сколько же терпения, дружелюбия, настойчивости, дипломатичности пришлось проявить лейтенанту Опалке, Вальчику и остальным парашютистам, скрывающимся в подземелье храма, чтобы Габчик с Кубишем отказались от своего безумного плана! Во-первых, это невыполнимо технически. Во-вторых, для немцев их письмо — не доказательство. Ну и потом… даже если бы им и удалось осуществить задуманное, террор и массовые убийства, которые начались задолго до смерти Гейдриха, продолжатся и после их собственной смерти. Ничего не изменится, жертва окажется совершенно бесполезной. Габчик и Кубиш едва не плачут от ярости и бессилия, но в конце концов позволяют себя убедить. Тем не менее им так и не удается поверить в то, что смерть Гейдриха послужила хоть чему-нибудь.

Может быть, я как раз для того и пишу эту книгу, чтобы объяснить им: вы ошибались.

Интернет-сайт, созданный для чешских подростков, чтобы заинтересовать их историей деревни Лидице, полностью разрушенной нацистами в июне 1942 года, предлагает интерактивную игру «Сжечь Лидице за самое короткое время».

Результаты, полученные гестапо, до того мизерны, что невольно думаешь: а может, там больше даже и не ищут убийц Гейдриха? Ищут всего лишь козлов отпущения — и считают, что один нашелся: чиновник из Министерства труда, который вечером 27 мая разрешил отправить поезд с чешскими рабочими в Берлин. Поскольку трех парашютистов так нигде и не обнаружилось, эта ниточка кажется ничуть не хуже других, и гестаповские следователи «устанавливают», что трое убийц (нет, расследование все-таки понемножку продвигается, теперь им уже известно, что в покушении участвовали трое) улизнули из Праги именно этим поездом. Господа из Печекова дворца могут даже уточнить детали поездки, ну просто ошеломляющие: беглецы всю дорогу прятались под скамьями, воспользовались короткой остановкой в Дрездене, чтобы выпрыгнуть из вагона, и пропали после этого бесследно, сгинули, растворились. Конечно, предположение, что террористы решили покинуть Чехию и искать убежище в Германии, звучит довольно смело, но гестаповцам этого недостаточно, они идут дальше. Однако тут возникает заминка. Министерский чиновник, когда ему предъявляют обвинение, вовсе не хочет сдаваться, и то, как он защищается, сильно гестаповцев озадачивает: да, он разрешил отправление поезда, но сделал это по требованию из Берлина, из Министерства авиации. То есть непосредственно от Геринга[342]. К тому же наш дотошный чиновник сохранил копию разрешения на отправку с печатью пражской полиции. Стало быть, если и была совершена ошибка, то гестапо должно принять часть ответственности на себя. В Печековом дворце решают забыть об этой истории.

Идея, как выбраться из тупика, приходит в голову комиссару Паннвицу, этому стреляному воробью, этому тонкому знатоку человеческой души. Паннвиц исходит из следующего: обстановка террора, которую они, оккупанты, намеренно создали после событий 27 мая, приводит отнюдь не к тем результатам, какие нужны. Нет, комиссар не против террора как такового, он просто отмечает единственную его отрицательную сторону: создавшаяся атмосфера совершенно деморализует тех, кто хотел бы добровольно явиться с доносом. Со дня покушения прошло больше двух недель, и теперь уже никто не рискнет прийти в гестапо и объяснить, что, мол, информация-то у него есть, но до сих пор он колебался, довести ее до сведения дознавателей или нет. Надо пообещать амнистию всем, кто по собственной воле сообщит что-либо по делу, даже в том случае, если они сами были в этот самом деле замешаны, — и сдержать свое обещание.