Любимая наложница хана (Венчание с чужим женихом, Гори венчальная свеча, Тайное венчание) - Елена Арсеньева

Нет, еще рано. Еще не совсем стемнело, не погрузились в сон эти дворцы, эти дома, сады.

– Суши весла! – звучит негромкая команда, и «чайки» замирают на воде.

Ночь мирно опускается на море, на берег. Над мутно-багровым, уже остывающим костром заката сгущается тьма. Призрачно и прекрасно золотится в синеве бледный новорожденный месяц; и высоко над ним мерцает крошечная, еле видимая, но чистая и светлая, будто нечаянная слезинка, звезда.

– Месяц молодой к удаче нам, – пробормотал кто-то из гребцов. – Загадай, чего хочешь: глядишь, сбудется.

Лех улыбнулся невесело. Сбудется ли?.. Уж сколько верст прошел, проплыл Волгарь, чтобы исполнить последнюю волю своего сотника, а чего достиг?

След Славка утерян; след Дарины зыбок, как эта зыбкая тропинка искр, что бежит по волнам к тоненькому месяцу. Где искать ее в огромной, сонной Кафе – один бог знает! Только смутные слухи ведут флотилию «чаек». Слухи и ненависть к крымчакам сжигает вековечная жажда отмщения за позор и неволю земляков и землячек, коих много томится тут по тюрьмам, каменоломням да гаремам. Ведь на то Сечь и существовала, чтобы бороться с мусульманами: из века долг запорожца был выручать из неволи христиан. Сей долг и вел казака Леха Волгаря от сельской площади, где принял мученическую смерть Василь Главач, к самому Черному морю. Что станется дальше?..

* * *

Когда они с сербиянином Миленко Шукало добрались до Старого Кодака, бывшей сотни Главача там оставалась только меньшая часть. Прочие ушли на юго-запад, в погоню за беглым Вовком. Оказалось, что почти тотчас после отъезда Василя и Леха вдруг исчезли Славко с Дариною. Рудый Панько всполошился, но другие казаки, в их числе и полковник Вишня, видели в этом исчезновении не более чем любовное приключение. Конечно же, бегство Вовка было бегством воина, сиречь дезертирством; конечно, не имело смысла Дарине исчезать с ним тайком, ибо отец ее никогда не стал бы противиться счастью дочери. Однако позорить всеми любимую Дарину никто не хотел, а потому погони своевременно не снарядили.

И вот, будто гром среди ясного неба, грянула в Старом Кодаке весть о пленении Главача и Волгаря, и бегство Славка с Дариною озарилось новым светом. Ни у кого не осталось сомнений, что сначала Вовк предал Василя, а потом похитил его дочь!

У предателя-похитителя было шесть дней, чтобы скрыться, прежде чем полусотня на рысях вышла за ним в погоню. Когда в Кодак вернулся Волгарь, вестей ни о беглеце, ни о Дарине, ни о преследователях еще не поступало.

Лех отставал от Славка уже на две недели. Не дав себе ни дня передышки, сменив только лошадей, они с Миленко, который не пожелал покинуть молодого казака, поскакали в уманском направлении. Только через два дня явились в Каменку, небольшое сельцо на Днепре, верст на десять пониже Кодака. Явились казаки пеши, ибо лошадей их увели в степи… тарпаны.

В ту пору тарпаны, дикие кони, ходили по степи табунами в добрых полсотни голов. Невелики ростом, большеголовы, остроухи, огненноглазы. Гривы и хвосты у них были куцые, а мышиного цвета шерсть более походила на мех.

Рождаться и умирать тарпанам суждено было свободными: приручить их оказывалось невозможно.

Дикие жеребцы и увели с собою двух молодых кобылок Леха и Миленко: те кинули хозяев, повинуясь зову бунтующей крови и умчались в степь; дело в ту пору обычное.

Вот так и вышло, что молодые казаки оказались на берегу Днепра пешие, будто какие сиромахи.

Рассудив, Лех и Миленко решили, что пред ними лежат теперь два пути.

Первый – брести назад, в Кодак, за конями, ведь Каменка на Днепре не то место, где казак может добыть себе справного ступака [63]. Здесь испокон принят иной вид передвижения: водою, на плотах, которые несутся с севера на юг Украйны, ведомые людьми особенными, отважными и рисковыми, ибо ни один лоцман не знает, проживет ли он хоть минуту, если за это время ему надо пройти один из девяти днепровских порогов. Путь через них самый опасный, зато самый скорый. И был второй путь, которым могли последовать Лех и Миленко… Его-то они и выбрали в конце концов.

Здесь им повезло. Поутру отправлялся караван плотов, и казаки пришли к лоцману проситься взять их с собою.

Услышав их историю, смуглый красавец в синих шароварах, опоясанных зеленым поясом, согласился без спора. На сей раз казаки были единственными седоками на сем сплавном средстве, а вели караван плотов лоцман и десятка два плотовщиков.

Погода стояла самая подходящая: ведь через пороги пускаются только при полной тишине и безветрии. Настала минута отправления. Десятка – таково было прозвище лоцмана – велел всем сесть по местам: «Щоб усе добро сидало, а усе зло тикало»; затем все снова поднялись, обнажили головы, перекрестились – и Десятка подал плотовщикам знак браться за стерно [64].

Те выстроились по обе стороны стерна в две линии, одна против другой, и начали двигать им то вправо, то влево; плот, раскачиваясь на воде, медленно шел вниз, по направлению к порогу.

– Скажи, добродию, – спросил Миленко, сидевший рядом с Десяткою, – страшно ли переплавляться через пороги?

– Страшно ли?.. – усмехнулся черноусый молодец, кося огненным глазом. – Так страшно, что всякий раз, когда я через них иду, так и хлеба не ем: два дня плыву – два дня почти и крошки во рту не бывает. Когда чарочку маленькую выпью, тогда и съем, а то и насильно не вобьешь в горло хлеба… А теперь – готовсь!

И он вперил взор вперед.

Чем ближе подходил плот к порогу, тем ближе раздавался гул воды. Мгновение, и они очутились в самой сердцевине порога. Плот сильно качнуло, с быстротою молнии пронесло по всем четырем лавам, то есть уступам, и не успел Лех вспомнить, что первый порог носит название Кодацкий, как они уже пронеслись добрые четверть версты сего опасного пути и были далеко ниже его по течению.

С тою же наружною легкостью проскочили Сурской, Лоханский и Звонецкий пороги.

Миленко радостно смеялся:

– Чего ж тут страшного?

– Не кажи гоп, – загадочно повел бровью Десятка, – покуда Дид впереди!

– Дид? Кто же он таков?

– Кто-кто… Дид, чи то Ненасытец – порог Ненасытецкий так у нас, лоцманов, кличут. Вот коли его Пекло пройдем, тогда и смеяться будем.

Вскоре сделался слышен рев Дида. При одном взгляде на ад, который кипел впереди, волосы на голове вставали дыбом!

Днепр, встретив несокрушимые препятствия в виде лав, скал, гряд и мысов, с непостижимою силою ударялся в разные стороны, бросался с одного камня на другой, страшно волнуясь, вздымая ввысь огромные валы, разбиваясь вдребезги, разлетаясь потоками водяной пыли, выкручивая меж скал бездонные пучины и производя такой страшный вой и стон, что он поглощал собою всякий другой звук: и крик птиц, и голос человека.