Маяковский. Самоубийство - Бенедикт Сарнов

О смерти Маяковского я узнала по пути в ГИЗ. В ГИЗе сама собой приостановилась работа, люди толпились и разговаривали у столов; по углам комнат, в коридорах, на площадках лестницы стояли в одиночку, читая только что появившийся вечерний выпуск. «Как в день объявления войны», — сказал Груздев…

В самый момент получения известия о смерти я с ужасом ощутила то, что ускользало в последнее время: что Маяковский великий поэт, что он написал «Облако в штанах», которое когда-то заполнило, вытеснив все остальное, несколько недель моей жизни…

Вспомнила, что говорил Гуковский: «Если человек нашего поколения (старшие не в счет) не бродил в свое время в течение недели, взасос твердя строки из „Облака в штанах“, с ним не стоит говорить о литературе».

На смерть Маяковского откликов было много. В эмиграции, кроме Ходасевича, злобный некролог которого я уже приводил на этих страницах, откликнулся на нее Георгий Адамович. Вспоминая в этом своем отклике живого Маяковского — тех времен, когда они были знакомы (во всяком случае, могли быть знакомы) — он, между прочим, отметил:

►…Вообще-то он в любви был удачлив…

Вот уж, что называется, попал пальцем в небо.

Вся жизнь Маяковского — горестная цепь любовных неудач, драм и даже трагедий.

Первой такой драмой был крах его любви к Марии Денисовой. Той, что, «муча перчатки замш», объявила ему, что выходит замуж.

Потом была Вера Шехтель. Потом — «Сонка» Шамардина. Потом — Лиля. Потом — Элли Джонс, потом — Татьяна Яковлева и, наконец, Нора Полонская.

Кого-то я, наверно, пропустил. Но я не пишу биографию Маяковского, поэтому всех интересующихся этой темой отсылаю к книге Светланы Коваленко «Женщины в судьбе Маяковского» (М.: ЭЛЛИС-ЛАК, 2006). Я же — только о том, что «отстоялось словом».

Впрочем, «отстоялось» — или хоть отозвалось несколькими строчками — почти все: каждый ушиб, каждая ссадина, каждая царапина.

Вот, например:

Нет.Это неправда.Нет!И ты?Любимая,за что,за что же?!Хорошо —я ходил,я дарил цветы.Я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!

Это — о развязке его отношений с Верой Шехтель, родители которой в самой категорической форме отказали ему от дома, а дочь «от соблазна нечистого» услали за границу.

Или вот это — из того же стихотворения:

В грубом убийстве не пачкала рук ты.ТыУронила только:«В мягкой постелион,фрукты,вино на ладони ночного столика».

Это «ты» обращено уже к Лиле, которая однажды рассказала ему про первую свою брачную ночь с «Осей» — как ее мать Елена Юльевна, попрощавшись с «молодыми» после свадебного ужина, поставила для них на ночном, прикроватном столике шампанское, печенье и фрукты.

О каждой из таких душевных травм он мог бы сказать:

И это        оскорбление                           на общий счет нанижем.

Тут возникает еще одна, совсем уже неожиданная параллель: Ахматова.

Анненского-поэта она ставила очень высоко и в одном разговоре с присущей непререкаемостью однажды заявила, что вся поэзия начала XX века вышла из Анненского:

— Во всяком случае, мы: Мандельштам, Пастернак и я. И может быть, даже Маяковский.

Скрипка издергалась, упрашивая,и вдруг разревеласьтак по-детски,что барабан не выдержал:«Хорошо, хорошо, хорошо!»А сам устал,не дослушал скрипкиной речи,шмыгнул на горящий Кузнецкийи ушел.Оркестр чужо смотрел, каквыплакивалась скрипкабез слов,без такта,и только где-тоглупая тарелкавылязгивала:«Что это?»«Как это?»А когда геликон —меднорожий,потный,крикнул:«Дура,плакса,вытри!» —я встал,шатаясь полез через ноты,сгибающиеся под ужасом пюпитры,зачем-то крикнул:«Боже!»Бросился на деревянную шею: «Знаете что, скрипка?Мы ужасно похожи:я вот тожеору —а доказать ничего не умею!»Музыканты смеются:«Влип как!Пришел к деревянной невесте!Голова!»А мне — наплевать!Я — хороший.«Знаете что, скрипка?Давайте —будем жить вместе!А?»

Какой тяжелый, темный бред!Как эти выси мутно-лунны!Касаться скрипки столько летИ не узнать при свете струны!

Кому ж нас надо? Кто зажегДва желтых лика, два унылых…И вдруг почувствовал смычок,Что кто-то взял и кто-то слил их.

«О, как давно! Сквозь эту тьмуСкажи одно: ты та ли, та ли?»И струны ластились к нему,Звеня, но, ластясь, трепетали.

«Не правда ль, больше никогдаМы не расстанемся? довольно?..»И скрипка отвечала да,Но сердцу скрипки было больно.

Смычок все понял, он затих,А в скрипке эхо все держалось…И было мукою для них,Что людям музыкой казалось.

Их всегда противопоставляли друг другу. Стоило только упомянуть Ахматову, как тут же возникал ее антипод — Маяковский. И стоило только упомянуть Маяковского, как тут же возникала Ахматова, как самый очевидный, самый несомненный его антагонист.

Ахматова и Маяковский — выразители крайних общественных настроений, иначе говоря так: монархия и Советская Россия…

В нашей поэзии сегодняшнего дня есть два полюса, два направления. Одно — пытающееся воскресить классическую точность выражения и художественную законченность построения, — то, которое нашло самое лучшее свое выражение в поэзии Ахматовой… И другое — то, в основе которого лежит футуристическая теория, которая ныне возглавляется Маяковским. И почти все современные молодые поэты, выявляя в большей или меньшей степени свою индивидуальность, подчиняются сознательно или бессознательно одному из этих направлений.

Трудно представить себе двух человек, столь непохожих один на другого, как Ахматова и Маяковский. Ахматова вся в тишине, в еле сказанных, еле слышных словах, Маяковский орет, как тысячеголосая площадь. «Сердце — наш барабан», — заявляет он сам, и откройте любую его страницу, вы убедитесь, что это действительно так. Он не только не способен к тишине, он не способен ни к какому разговору. Вечно кричит и неистовствует.

Ахматова благочестивая молитвенница, при каждом слове у нее ангелы, Богородица, Бог. А Маяковский не может пройти мимо Бога, чтобы не кинуться на него с сапожным ножом:

Я тебя, пропахшего ладаном, раскроюОтсюда до Аляски…

…Ахматова поэт микроскопических малостей. Чуть слышное, чуть видное, еле заметное — вот материал ее творчества. Похоже, что и вправду она смотрит на мир в микроскоп и видит недоступное нашему глазу. У нее повышенная зоркость к пылинкам.