Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

– Ну все теперь ясно, – вздохнул Фролов, – получается, сначала он составил предсмертное признание… видно, Агния Павловна его совсем застыдила… Потом с горя напился, или чтобы придать себе смелости, и повесился.

– Выбрав способ удавиться тоже из учебника. Там есть иллюстрация, полностью повторяющая его смерть… – кивнул Грених. – Но только записка – липа.

– Где вы видите… что это липа? – насторожился Фролов.

– Потому что все это слишком просто, – Грених призадумался. Швецов упоминал о каком-то своем товарище, говорил, что он, мол, болен, имеет обостренное чувство справедливости и потому убил Швецова. Это он, значит, имел в виду Сацука, уже тогда готовясь его подставить.

– Все перечислено, ничего не упущено, – добавил Константин Федорович. – Кроме одного. Доктор Бейлинсон – он уж точно не был заинтересован в расследовании… Разве ты не видишь? Он хочет замести свои последние следы, но от семьи Бейлинсон удар отводит.

– Кто – «он»? Вы все-таки думаете на… п-прокурора?

– Ход конем, подставил ради мата собственного ферзя.

Фролов выдавил тяжелый вздох, озадаченно почесав макушку.

– Что нам теперь делать?

– Что делать, что делать! Понятых звать и оформлять, – разозлился Грених – из головы все не шли мысли о Швецове. Как же доказать его связь с управдомом?

Глава 17

Торжество дактилоскопической экспертизы

Кто этот человек? Где он жил? Чем он занимался до того, как отправился на фронт? Он был призван? Или же, как и Грених, пошел добровольцем? Мог ли этот приспособленец, что сейчас занимал кабинет губпрокурора, быть атаманом Степновым? Или же эту роль за него играл кто-то другой? Сколько человек помимо Киселя, Баранова и Сацука у него были в подельниках? Не фальшивая ли у Сацука фамилия и биография? Это можно было бы выяснить из военного архива, но тогда перевязочный пункт взлетел на воздух со всеми документами.

Поздним вечером Константин Федорович сидел на полу в секционном зале Института Сербского, на одном из столов лежал готовый к вскрытию управдом. Грених не нашел ни единого внешнего подтверждения, что тот был убит. Смерть наступила от механической асфиксии вследствие сдавления шеи петлей. Имелась всего одна странгуляционная борозда, и она указывала на самоповешение. Он знал, что напрасно потратит время, копаясь во внутренностях этого человека, и уже не испытывал к нему ненависти – Сацук стал его материалом, который мог бы вывести на главного преступника, на Швецова, на его личного теперь Мориарти.

Грених сидел на полу, на колене лежал учебник по судебной медицине, взятый из квартиры Сацука, поверх него – тетрадный лист. Битый час он пытался сделать набросок лица человека, которого встречал одиннадцать лет назад, того, что спросил его, не останется ли он лысым. Затылок его был покрыт островками ожогов в темных коротко стриженных волосах. В призрачных чертах терялось что-то очень схожее с лицом прокурора. Но оно то появлялось в голове Грениха, то исчезало.

Дверь открылась, и неожиданно, словно джинн из лампы, явился Швецов. С бумагой в руках.

– Вот, – сконфузившись, протянул он бланк. – Решил занести вам разрешение на вскрытие лично.

Грених не поверил своим глазам и ушам.

– Я все же не сторонник того, чтобы вскрытия делались здесь. Не из-за вас, нет… – продолжал доброжелательно Швецов. – Здесь все-таки научный центр, стажеры, студенты, вечно куча народу вертится, мешает. Больше доверия к спокойной и строгой лаборатории Наркомздрава. Но у вас к покойному особый счет. Как, кстати, поживает Агния Павловна? Жар спал?

Яркой вспышкой Грениха захлестнула ярость. Теперь он ясно видел в его словах угрозу жене. Рука было поднялась над рисунком, но безжизненно упала – он едва не позабыл, что не должен терять маски сдавшегося игрока. Навалилась какая-то невероятная усталость, закололо в висках, стал тяжелым воздух. Бумаги, протягиваемой прокурором, брать не стал.

Тот наклонился, глянул на рисунок.

– Вы позволите? – он быстрым и неожиданно ловким, как у карточного шулера, движением стянул лист с колена. – Нет, – елейно заметил он, разглядывая свой портрет. – Не похож ни капельки. Посмотрите, какие впалые щеки и перекошенный рот. И если хотите знать, Константин Федорович, у меня нет и никогда не было никакого изображения. Ни фотокарточек, ни портретов художников. Так вышло, что я с самого рождения почти призрак. Никто и ничей. Бесплотный дух. Без личности. Пустая оболочка. Но… однажды я совершенно случайно захватил с собой чей-то чужой вещевой мешок. И теперь у меня есть семья, дом и служба. Я обрел себя. Не лишайте меня этого. Что вам стоит?

Прокурор положил разрешение на вскрытие вместе с рисунком перед ним на пол.

– Вы не теряли ваших запонок в квартире Сацука? – спросил Константин Федорович словно невзначай именно в ту секунду, когда Швецов наклонился.

Скулы прокурора напряглись, он невольно замер, впился глазами в Грениха, тот смотрел, изучающе наблюдал короткую, едва заметную агонию под толстой коркой льда, внезапно покрывшей лицо прокурора.

Медленно Швецов распрямился, все еще глядя сверху вниз на своего противника, жалея, что явил слабость, струсил.

– Не забудьте заполнить анкету по учету самоубийств, – холодно выдавил он и удалился.

Грених не находил на месте преступления ничьих запонок, но надо было изловчиться и выяснить, был ли прокурор вчера у управдома. Может быть – раз так перепугался. И наверняка, едва вышел из секционного зала, тотчас принялся проверять, на месте ли его запонки.

Грених посидел еще недолго, дожидаясь, пока Швецов покинет институт, поднялся. Пройдя по пустым в вечерний час коридорам и лестницам до своего кабинета, снял трубку телефона, набрал номер следственной части.

– Фролов, он был там. Приступай. Следы и контуры рук тоже сгодятся. Но, если найдешь отпечатки, это будет твоим триумфом. Пришли кого-нибудь для присутствия на вскрытии. Никого нет? Тогда стажеров… Да, придется поработать ночью.

И дал отбой.

Теперь предстояло провести ночь за делом, которое ему не принесет ничего, кроме опустошающей усталости. Он с радостью отправился бы к Асе, посидел бы у ее постели. Но то ли упрямство и несгибаемая принципиальность, свойственные всем в роду Грениха, побуждали его сделать все возможное, чтобы найти хоть малый намек на присутствие в теле Сацука признаков насильственной смерти, то ли сработал его давний защитный механизм, приобретенный в морге Басманной больницы. В те два года он занимался вскрытиями только затем, чтобы не сойти с ума от отчаяния. Близкое явление смерти было своего рода намеком на библейское: «Все пройдет». Это давало ощущение покорности перед вечностью.

Профессор дождался стажеров. Окинув усталым