Культура заговора : От убийства Кеннеди до «секретных материалов» - Питер Найт

Многие из этих врагов разработали обходные приемы, чтобы их не обнаружили. Так, вирусы, вызывающие грипп и обычную простуду, постоянно мутируют, изменяя свои отпечатки пальцев. Вирус СПИДа, самый коварный из них, использует целый набор стратегий, он, например, прячется в здоровых клетках. Смертельным этот вирус делает его способность проникать в хелперные Т-клетки и уничтожать их, тем самым нарушая реакцию всей иммунной системы.[387]

Инертный вирус заряжен злонамеренным действием, тогда как человеческое «я» постоянно подменяется все более микроскопическими частицами, осуществляющими защиту, в результате чего появляются иммунологические гомункулы, которых изображают в виде уменьшенных специальных агентов. Метафоры иммунологии по-прежнему остаются по большей части милитаристскими, и сейчас она заимствует образы грязных войн, гражданских беспорядков, внутреннего терроризма и т. д., то есть ту разновидность тревожного конфликта низкой интенсивности, которая стала преобладать в мире после «холодной войны».[388]

Если в современных фильмах в жанре научно-фантастического хоррора и можно отследить источник ощутимой угрозы, то он будет находиться уже не снаружи, а внутри. Хотя ранние фильмы ужасов, возможно, были не меньше озабочены тем, что угроза американскому государству исходит изнутри, разница в том, что сегодняшние фильмы изображают тревогу не столько по поводу находящегося под угрозой тела, сколько по поводу самого тела, представляющего угрозу. Эта перемена эффектно отражена в иронически переделанном названии классического фильма ужасов «Оно пришло из далекого космоса», которое у Дэвида Кроненберга в его новаторском фильме 1974 года звучит как «Они пришли изнутри». В версии Кроненберга опасность исходит не от инопланетного космического корабля, разбившегося в пустыне, а от обитающих в крови паразитов, превращающих свои жертвы в помешанных на сексе зомби. Инопланетные паразиты изменяют физическую идентичность жертв, в результате чего тех нельзя назвать ни инопланетянами, ни людьми. Похожим образом, оставляя в стороне другие различия между оригинальным фильмом «Муха» (1958) и ремейком Кроненберга 1986 года, больше всего бросается в глаза крупное изображение разлагающейся и бунтующей плоти, когда персонаж Джеффа Голдблюма превращается в муху Брандла. В фильме Кроненберга важно не только то, что разрушается личность ученого, но и то, что его тело буквально растворяется, осуществляя безжалостный заговор плоти против остатков «я».

То, что в 1970-х годах представляло авангардный интерес для таких режиссеров, как Кроненберг, ныне стало обычным явлением. Микроэлектронные фотографии или схематические изображения, на которых показано, как действует «предательский» вирус иммунодефицита человека, проникая в клетку, — пожалуй, самые известные примеры популярных изображений тела как чужого поля битвы. Когда Манхэттенский проект уступил место проекту «Геном человека», Вирус сменил Бомбу в качестве скрытого источника массовой паранойи. Некоторые даже утверждают, что после окончания «холодной войны» вирус стал новым государственным врагом номер один.[389] Новые медицинские технологии воспроизведения изображения способствуют тому, что в массовом воображении внутреннее пространство вытесняет космос и в качестве утопического последнего рубежа научно-технического поиска, и в качестве источника конспирологических сценариев вражеской агрессии, когда тело оказывается и неуправляемым мятежником, и уязвимой жертвой. Уильям Берроуз, космонавт-первопроходец, освоивший внутренний космос и создавший часть самых красочных и известных образов, воплотивших идею телесной паники, подходит к делу с сардонической и пророческой сдержанностью. «Осознание того, — утверждает он, — что нечто такое знакомое вам, как сокращение кишок, шум дыхания, биение сердца, в то же время чужое и враждебное, поначалу и в самом деле заставляет человека почувствовать себя немного незащищенным».[390] Когда плоть восстает и «программная машин» тела устраивает заговор против личности (или того, что осталось от этой идеи), неусыпное иммунологическое самонаблюдение становится жизненно важной, но в конечном счете тщетной необходимостью. В «Секретных материалах» правительственный агент-предатель инфицирует помощника директора ФБР Скиннера какой-то болезнью, оказывающейся механической по происхождению. Эту болезнь представляет собой нанотехнологическое проникновение микроскопических механизмов, которые возводят преграды в артериях Скиннера, из-за чего «его кровь стала оружием против его тела».[391] Если в 1950-х годах народная мудрость предупреждала, что коммунисты повсюду, то параноидальным девизом 1990-х становится «не верь никому», а меньше всего своему телесному «я».

Действительно, в «Секретных материалах» агент Скалли начинает подозревать, что стала жертвой похищения (либо инопланетянами, либо правительством, либо и теми, и другими в сговоре), после чего у нее остался имплантат в шее. К ужасу Скалли, имплантированный чип заставляет взбеситься кассу в супермаркете, когда она попадает под сканер. После удаления чипа в теле Скалли появляются метастазы — она смертельно заболевает раком, который удается остановить лишь тогда, когда ей снова имплантируют похожий чип. Судя по всему, чип направляет Скалли, когда ее тянет к месту массовой инсценировки будущего похищения. Если посмотреть еще глубже, принципиальная граница между «я» и «не-я» разрушается на молекулярном уровне. Изучая образец льда, взятый из ледяной глыбы, в которой, как выясняется, находился фальшивый труп инопланетянина, Скалли обнаруживает не только то, что лед содержит вирусную культуру инопланетного происхождения, но и то, что этот вирус совпадает с ДНК ее собственной зараженной крови.[392] Кровь Скалли, по сути, содержит неустановленный и, возможно, в буквальном смысле чужеродный, генетический материал, который, как считает Скалли, и вызвал у нее рак. ДНК Скалли (самое сокровенное, но нечеловеческое хранилище уникального «я») слилось и скрестилось с чужими генетическими вирусными кодами. Точно так же остается неясно, что это за силы, имплантировавшие чип агенту Скалли, версии постоянно меняются, так что и во внешнем мире ее тело начинает лишаться своих границ из-за частых носовых кровотечений. К шестому сезону специальные агенты начинают подозревать, что чужеродный вирус, найденный в крови Скалли, а также в крови гениального юного шахматиста Гибсона Прейза, присутствует в ДНК всех людей:

СКАЛЛИ: Малдер, вот результаты. ДНК из найденного нами ногтя [видимо, он принадлежал инопланетному созданию, вылупившемуся из тела лабораторного техника], полностью совпадает с ДНК вируса, который ты считаешь внеземным…

МАЛДЕР: Вот и связь.

СКАЛЛИ:…и который полностью совпадает с ДНК Гибсона Прейза.

МАЛДЕР: Постой-ка. Я не понимаю, о чем ты. Ты хочешь сказать, что Гибсон Прейз заражен вирусом?

СКАЛЛИ: Нет, это часть его ДНК. Это называется генетическим остатком. Пассивная часть ДНК. Только у Гибсона она задействована.

МАЛДЕР: Выходит, будь это так на самом деле, это значило бы, что мальчик в каком-то смысле инопланетянин.

СКАЛЛИ: Это значило бы, что все мы в каком-то смысле инопланетяне.[393]

Отыскивая повсюду доказательства, подтверждающие тревожную и желанную веру в то, что «они здесь», иначе говоря, что внеземная жизнь существует, Малдер обнаруживает, что сам в какой-то степени оказывается чуждым глубинной сути своего существа. В мифологии «Секретных материалов» граница между человеческим и инородным начинает размываться, и фактически (как начинает намекать фильм к концу шестого сезона) это разделение было нечетким всегда с тех самых пор, когда на Земле зародилась жизнь. Мы повстречались с внеземным врагом, и этот враг — мы сами.[394]

Как следует из сценария «Секретных материалов», изображающего панику вокруг ДНК, параноидальные представления о врагах-заговорщиках больше не гарантируют устойчивое ощущение собственной идентичности, будь то национальной или индивидуальной. Из непонятной, но всепроникающей атмосферы исходящей от тела опасности нельзя создать четкий образ врага, для борьбы с которым можно было бы сформулировать идентичность подвергающейся опасности личности, не в последнюю очередь потому, что угроза заражения может привести к размыванию границы между «я» и другими на клеточном уровне. В обзоре американских фильмов ужасов начиная с 1930-х годов Эндрю Тюдор утверждает, что с 1960-х этот жанр стал переключаться с «безопасного» хоррора на «параноидальный», благодаря переходу от внешней, распознаваемой угрозы, успешно отражаемой эффективно работающими специалистами и заслуживающими доверия властями, к внутренней, неосознаваемой или расплывчатой угрозе, выходящей из-под контроля.[395] Если слегка изменить оценку Тюдора, можно сказать, что более безопасный параноидальный стиль 1950-х годов, укреплявший чувство индивидуальной или коллективной идентичности, уступил место паранойе, которая и рождается из-за разрушения физического тела как стабильной основы идентичности.