Торговцы Венеры: Операция Венера.Война торговцев космосом - Фредерик Пол

Митци с раздражением посмотрела в конец зала, где венерянские папа и мама никак не могли унять свое громко орущее дитя.

— О, господи, — сказала Митци и нервно пожала плечами, — Венеряне не такие безнадежные, если учесть, с чего они начали. Половина колонистов — неудачники, не нашедшие себя на Земле, а другая половина, сам знаешь, преступники.

— Неудачники и преступники, отбросы общества, ты говоришь. Но разве они стали лучше, переселившись сюда?

Я понимал, что глупо тратить последний день вместе на отвлеченные политические дискуссии, и поэтому, пригубив вино, решил поскорее уйти от этой темы.

— Впрочем, не все они так уж плохи, — примирительно сказал я. — Ну, например, их детишки. — Тема была вполне безопасной, детей все любят, к тому же бедный малыш за соседним столиком продолжал надрываться. — Как бы успокоить его? — сказал я нерешительно. — Но боюсь, я только напугаю его. Какой-то чужой здоровенный дядя, чего ему, мол, нужно. Как ты думаешь?

— Оставь, пусть кричит, — сказала Митци, снова гладя в окно.

Я печально вздохнул. Иногда я задавал себе вопрос, стоит ли мне терпеть все ее капризы и быстро меняющиеся настроения, и тут же сам себе отвечал — стоит.

Митцуи Ку — потрясающая женщина. Что за кожа, фигура! В ней не так много восточного от ее далеких предков — европейский разрез глаз, их небесно-голубой цвет. Похоже, кто-то из ее восточных предков ненароком согрешил когда-то.

Я решился еще на один заход. Взяв ее руку в свои, я, сентиментально вздохнув, произнес:

— Знаешь, этот маленький крикун что-то задел в моей черствой душе. Возможно, и мы когда-нибудь…

Митци вспыхнула и не дала мне закончить.

— Прекрати, Тарб!

— Я только хотел сказать…

— Я знаю, что ты хотел сказать. Лучше послушай, что я тебе скажу. Во-первых, я не люблю детей. Во-вторых, я не обязана их любить, потому что не собираюсь их иметь. И без меня есть кому поддерживать уровень рождаемости. В-третьих, тебя совершенно не интересуют дети, тебя интересует совсем другое, и на это я тебе отвечу прямо — нет!

Я умолк, но это совсем не означало, что она сказала правду. В ее словах не было даже половины правды.

Впрочем, потом все опять пошло на лад. Моим надежным союзником оказалось вино. Каким бы оно ни было на вкус, но оно свое дело делало — оно пьянило. Вторым союзником была сама Митци. Ее здравый смысл подсказал ей, что глупо спорить и препираться, когда в нашем распоряжении остались считанные часы.

Как только бутылка опустела, я уже без риска придвинулся к Митци поближе и обнял ее за талию. Я снова был счастлив, как в былые времена. Моя Митци, как всегда, склонила голову мне на плечо. Я поднял стакан с последним глотком вина.

— За нас, Митци, за этот прощальный день.

Странно, подумал я, глядя в эту минуту в конец зала.

Особа, убиравшая со столиков посуду, была как две капли воды похожа на ту смуглую инспектриссу пожарной охраны, с которой я вместе летел на самолете с Полюса.

Но я тут же забыл об этом, ибо Митци, подняв свой стакан, улыбнувшись, ответила на мой тост.

— Да, за наш прощальный день, Тенни, и за… ночь.

Это прозвучало коротко и весомо, как судебный вердикт. Мы поднялись и, поддерживая друг друга, двинулись к выходу. Голова слегка кружилась от вина, но я все же легким толчком в бедро обратил внимание Митци на столик у самой двери. Кажется, добрая половина пассажиров, прибывших на Русские горы, собралась сейчас на станции. За столиком у двери сидел уже примелькавшийся нам рыжий верзила с зелеными глазами. Очевидно, он уже уладил свои дела с шофером кареты «скорой помощи», ибо сидел за столиком один, делая вид, что углубленно изучает меню, хотя на это достаточно было бы одного взгляда. Когда мы проходили мимо, он поднял голову и посмотрел на нас. Черт с тобой, подумал я, скоро я уже не буду видеть ваши бесцветные физиономии. Поэтому я улыбнулся ему, но он не ответил. Да мне и не надо было его улыбки. Я бережно провел Митци в дверь и мы стали спускаться на перрон. Я, разумеется, тут же забыл об этом эпизоде. Но лишь на время.

Держась за руки, мы направились к ближайшей платформе, где уже стоял состав. Мне показалось, что все пассажиры уже вошли в вагоны, поэтому мы тоже направились к последнему вагону. Но дорогу нам преградил откуда-то взявшийся станционный дежурный.

— Не сюда, прошу прощения. Этот состав… э-э-э… неисправен. Пожалуйста, в следующий, платформа № 3.

У третьей платформы состава не было, но я заметил, его нос, торчавший из туннеля. Поезд, видимо, ждал сигнала семафора, что путь свободен.

Я вдруг почувствовал, что хмель, вместо того, чтобы выветриться, все больше туманит голову. Появилась неуверенность в движениях. Неужели вино было крепче, чем я предполагал? Мы не стали возражать дежурному и послушно повернули назад к переходу на платформу № 3.

— Переходите прямо здесь через путь, — вдруг услужливо предложил дежурный.

— А это не опасно? — заплетающимся языком спросила его Митци.

Дежурный, вместо ответа, с фамильярной заботливостью и снисходительностью к перебравшей парочке стал помогать нам спуститься на рельсы. Помогать? Да он просто столкнул нас с платформы. И тут я услышал стул колес выходящего из туннеля поезда. Я еще успел поразиться той скорости, которую он сразу же стал набирать.

Мы оказались на пути у мчащегося прямо на нас состава.

— Беги! — успел я крикнуть Митци.

— Тенни, беги! — почти одновременно со мной крикнула Митци. И мы бросились — но почему-то в разные стороны.

Если бы я был радом с Митци, я бы помог ей, я бы отбросил ее подальше с рельсов. Но не успев опомниться, я уже сам был прижат к краю платформы, и поезд со скрежетом затормозил. Слышались крики, перебранка, я почувствовал резкую боль в ногах, в глазах сверкали искры. С силой выброшенный на платформу, я еще какое-то время скользил по ней, обдирая колени. Голова гудела от удара, видимо, я ушиб ее, падая…

Не знаю, что болело больше — голова или ноги. Вокруг меня кто-то суетился, слышались голоса.

— Кому-то вздумалось прогуляться по рельсам.

— … один убит, другой ранен.

— Где врач? Позовите врача…

Кто-то склонился надо мной. Я увидел чьи-то розовые щеки и выпученные от удивления глаза.

Я не поверил — неужели Марти Мак-Леод, помощник начальника станции?

Что было потом, я смутно помню, какие-то отрывки. Марти потребовала, чтобы меня немедленно доставили в посольство, а доктор, с упорством, достойным лучшего применения, твердил, что немедленно должен отвезти меня в больницу. Кто-то, заглянув через плечо Марти, удивленно свистнув, воскликнул: