Старый патагонский экспресс - Пол Теру

Энди сполз со стула, попытался стоять ровно, цепляясь за стойку, и торжественно произнес:

— Так точно, если ты плохо держишься на ногах, значит, уже хватит! Ты не подскажешь, в каком отеле я остановился?

Когда Энди вышел, толстяк сказал:

— Пусть радуется, что я сегодня добрый. Я бы руки ему повыдергал.

Толстяка звали Диббс. Он служил полицейским в Техасе, но подал в отставку и не преминул уточнить, что подал в отставку потому, что ему не разрешали действовать с должной жестокостью. В чем это выражалось? Ну, пару раз он с удовольствием бы вышиб кое-кому мозги, но ему этого не позволили. Хотя он запросто мог списать последствия на сопротивление при аресте. А он на дух не выносит всех этих панков, которых ему не дают пристрелить. Он пошел работать на стройку, на бульдозере, но и оттуда ушел, потому что все кому не лень живут на пособие, так почему бы и ему так не жить? И теперь он личный телохранитель («у жида») и курьер.

— А чем именно занимается курьер? — поинтересовался я.

— Доставляет разные вещи. Я доставляю деньги.

За последние недели он успел побывать в Мексике, Панаме и Гондурасе. Он доставил пятьдесят тысяч долларов в песо в Монреаль и восемьдесят тысяч канадских долларов в Гондурас и Панаму. Он работает на одного человека, как он сказал. А на мой вопрос, как ему удается перевозить через границы такие большие суммы наличными, он весело расхохотался. Но объяснил, как именно провозит деньги, в чемодане.

— В большом таком чемодане.

— Вы не поверите, какие большие деньги можно упаковать в совсем маленький чемодан, — продолжил он. — Это очень просто. Ни одна страна не проверяет ваш багаж на выезде. А таможенникам в США и Канаде плевать, если они откроют чемодан, а там полно песо. Они даже не всегда его открывают. Но если откроют и увидят, им все равно. Столько денег они в жизни не видели.

Мне стало ясно, почему именно Диббса взяли на такую работу. Он был силен, он был огромным, как дом, он был на диво глуп и предан хозяину. Ему не интересно, откуда у хозяина такие деньги и почему их надо везти через границу, и он даже обмолвился:

— Может, меня зовут Диббс, а может, и нет.

Он имел весьма раздутое представление о собственной персоне, и перевозка таких крупных сумм наличными только подкрепляла это представление. Он гордился тем фактом, что еще ни разу никому не пришло в голову его ограбить.

— Знаете, почему?

Я не знал.

— Потому что я алкоголик, — заявил он. И приподнял свою кружку. — Вот, видите? Это кока. Если я хлебну чего-то покрепче, я пропал. Вот я и не пью. Не могу пить. А пьяных грабят. Вот вас, например, запросто могут грабануть. Вы же весь вечер дуете пиво. А я могу пронести полсотни косых через самые жуткие районы в Панаме — и хоть бы хны!

— Вы будете трезвы.

— Знаете, почему еще?

— Не знаю.

— Потому что я знаю карате. И могу выломать вам руки, — Диббс подался вперед. Он действительно выглядел так, будто хочет выломать мне руки. Он сказал: — И еще, я не дурак. Всякие пьяные меня спрашивали об этом. Вот они и есть дураки. Они ходят, куда не надо. Они напиваются. И они не знают карате.

И я еще добавил про себя, что они не весят сто с лишним кило.

Диббс на глазах превращался в весьма зловещего персонажа, и без Энди Рагглеса, отвлекавшего его внимание, я почувствовал себя весьма неуютно. У Диббса была одна страсть: проститутки. Он любил снимать по две или три зараз.

— Я просто лежу себе, и они делают всю работу.

Он хвастался, что никогда им не платит. Он им нравится, стоит ему показаться в борделе, и они так на нем и виснут, даже дерутся за право переспать с такой горой мяса. Он сам не знает, почему так им нравится.

— Наверное, потому что я такой обаятельный!

Он хотел отвести меня в место, которое считал единственным приличным борделем в Сан-Хосе. Но я сказал, что уже слишком поздно, почти двенадцать. Он возразил, что это как раз и есть самое подходящее время: проститутки только встали.

— Может, сходим туда завтра? — Я отлично знал, что завтра буду уже в Лимоне.

— Да ты совсем сопляк! — Его хохот преследовал меня, пока я спускался с крыльца.

В Коста-Рике есть две железные дороги, и у каждой — свой вокзал в Сан-Хосе. Их маршруты подчеркивают равнодушное отношение этой страны к своим соседям: ни одна дорога не идет к границе, обе — на побережье. Тихоокеанская железная дорога тянется до Пунтаренаса на берегу залива Никойя. Атлантическая — до Пуэрто-Лимона. Атлантическая была простроена первой, и какой-то ее отрезок был пущен почти сто лет назад. Перед ее вокзалом в тупике стоял паровой локомотив на потеху туристам. В Сальвадоре такой паровоз все еще пыхтел бы и таскал вагоны в Санта-Ану, в Гватемале его бы переплавили на гранаты для боевиков из «Белой руки».

Поезд до Лимона отправлялся с Атлантического вокзала каждый день в двенадцать. Его нельзя было назвать роскошным составом, но по стандартам Центральной Америки это было нечто выдающееся. Он состоял из пяти вагонов двух классов, и ни один не скрипел и не разваливался. Я с нетерпением ждал этой поездки, поскольку все отзывались о маршруте как об одном из самых живописных в мире: от столицы в горах с умеренным климатом, через глубокие ущелья на северо-восток, к тропическому побережью, которое Колумб назвал Коста-Рикой из-за чрезвычайно густых джунглей, увиденных им впервые в 1502 году. Он был уверен, что перед ним открываются зеленые недра Азии. (Колумб прошел вдоль побережья и провалялся четыре месяца больной в Панаме. Прискорбно, что никто не просветил его насчет еще одного необъятного океана по ту сторону гор — местные индейцы не вняли его просьбам рассказать о своей стране.)

Итак, я мечтал своими глазами увидеть чудеса Центральной Америки, однако мое желание поскорее оказаться в пути имело еще одну причину. С момента прибытия в Коста-Рику я провел немало времени в компании двух американских пьяниц: Энди Рагглеса и брутального Диббса. После мрачного пребывания в Сальвадоре я был только рад их обществу. Но теперь я чувствовал, что снова готов путешествовать в одиночку. Так получается лучше всего: никто не требует вашего внимания, и вы без помех наблюдаете, испытываете и впитываете в себя новые впечатления. Друзья могут отвлечь вас от чего-то очень важного, они влияют на ваше мнение, высказывая свое, и чем они общительнее, тем сильнее они разбивают вашу сосредоточенность и восприимчивость. Но даже если они мрачные и молчаливые, одного замечания «Ох, черт, опять этот дождь!» или «Смотри, сколько здесь деревьев!» достаточно, чтобы исказить ваше впечатление от нового места. Одному путешествовать бывает грустно (и японцы никогда не делают этого в одиночку, а когда встречают вас где-нибудь посреди мексиканской пустыни, беззаботно улыбаются и спрашивают: «А где остальная группа?»). Оказавшись в Сан-Хосе, я представил себе вечер в отеле в совершенно чужом городе. Дневник я уже заполнил и не знал, чем еще заняться. Почему бы не поискать компанию? Но я не знал здесь никого и решил просто прогуляться. Миновав три улицы, я уже готов был позавидовать парочкам и родителям с детьми. Музеи и церкви закрыты, и к ночи улицы совсем опустели. «Не берите ничего ценного, — предупреждали меня, — вас непременно ограбят». Стало быть, если меня будут грабить, мне придется извиняться на изысканном испанском: «Простите, сэр, но у меня нет ничего ценного!» По-моему, трудно придумать более надежный способ вывести бандита из себя, чтобы он еще и сорвал на мне свою досаду. Я решил, что не стоит искушать судьбу, болтаясь по этим опасным улицам, тем более что бары были открыты. А в них меня ждали рагглесы и диббсы. Да, с ними мне было весело, вот только меня не отпускала мысль о том, что если бы остался дома и отправился бродить по ночному Бостону, то нашел тех же рагглесов и диббсов в «Двухчасовой берлоге» («Сразу 20 совершенно голых школьниц!»). Можно было не тратиться на билет до Коста-Рики.