Чужой портрет - Мария Зайцева

— О деньгах, блин… Каз, когда немного выдохнул после… Ну, когда про тебя сказали, что угрозы жизни нет, спросил, почему я сама не пришла просто деньги попросить… Почему тебя отправила… Марусь, он думал, что я тебя уговорила деньги у него взять…

Я, не выдержав, отворачиваюсь.

Вспоминать о случившемся не хочется. Стыдно, так стыдно!

И поведение мое на редкость глупое, безумное какое-то…

А еще глаза его не могу забыть. И голос мертвый. Что он думает теперь обо мне?

Почему-то совсем не помню, какие именно мысли были в моей голове в то проклятое утро, когда я выходила от него с сумкой денег.

Сожаление? Боль? Стыд?

Наверно, все вместе, какая-то запредельная какофония из эмоций. Но я тогда сто процентов знала, что больше Каза не увижу. Или, если увижу, то он не посмотрит на меня. Не посмотрит так, как до этого, внимательно и нежно, пусть и выискивая во мне что-то свое, далекое и недостижимое… Но мне и этого сладкого восторженного отсвета в его темных глазах оказалось достаточно, чтоб навсегда сойти с ума. Потерять себя.

Я в то утро настолько была уверена, что с Казом у меня все в прошлом, безвозвратно, что теперь…

Теперь, вспоминая свое поведение тем вечером, ночью и особенно утром, начинаю испытывать невероятный, удушающий стыд.

Он приходил же ко мне… И шептал что-то… От его присутствия было горячо и спокойно…

Тогда я еще была не в себе и воспринимала его по-другому. Как своего спасителя, как человека, который меня со дна достал…

А теперь?

Как я теперь ему в глаза смотреть буду? После всего? Как смогу объяснить свое поведение той ночью и утром? Поймет ли Каз, что я не специально, что оно… Оно как-то само собой… Что я хотела в самом начале, правда хотела! Но не смогла…

Теперь, со стороны глядя на случившееся, я начинаю сполна осознавать, до какой степени эта ситуация была мерзкой. И пошлой. И подлой.

— Марусь! — стучит у меня в висках испуганный голос Ланки, — ты красная вся! Марусь! Что? Черт! Врача! Срочно!

— Нет! — я спохватываюсь, ловлю ее уже у самой двери, не позволяя переполошить людей, — все нормально! Просто… Устала…

— Блин, Маруся… — Ланка возвращается, садится обратно у кровати, гладит меня по руке, — перепугала меня… А я еще , дура, рассказываю тебе…

— Расскажи про Вальчика, — прошу я, осознавая, что еще чуть-чуть, и сестра бы притащила сюда врачей, а, значит, я опять осталась бы в неведении.

— А что говорить? С ним все хорошо, он же не видел ничего практически, эти твари его сразу в другую комнату и двери заперли, — Ланка, пару секунд внимательно поизучав мое лицо и не найдя в нем тревожных признаков, расслабляется, лицо ее начинает светиться мягко и нежно, — после того, как Каз… Ну, узнал, куда нужны деньги, то прямо в лице поменялся… А я же ему все рассказала, Марусь! Не стала скрывать! И про Серегу, и про коллекторов… У них самих-то он не мог спросить…

— Почему?

— Да потому что… Ой… Черт… — Ланка вздыхает, — Марусь, я не хочу говорить… Да и Каз… Хотя, ладно, все равно же узнаешь… Короче говоря, ты же помнишь, что в тебя этот второй отморозок стрелял?

Киваю.

Не помню, но, наверно, так и есть… Не просто же так я тут валяюсь.

— Ну вот… — продолжает Ланка, — я попыталась у него пистолет отобрать, а он меня отшвырнул и нацелился… Я думала, что все… И тут, знаешь, так быстро все случилось! Я не поняла, когда Каз в комнате оказался, я даже сразу не поняла, что это он… Думала, кто-то третий, из их компании. А когда в себя пришла, то уже все… Тот, в кого ты стреляла, лежал в кровище. А тот, кого Каз помял… Ну, там фарш был, Марусь. Смотреть страшно. И, главное, быстро так, буквально я два раза моргнуть успела! Он просто машина какая-то бешеная…

Я прикрываю глаза, в голове вспышками воспоминания, как он дрался на ринге. Машина, да… Не остановить…

— Я, когда поняла, кто это, сначала к тебе побежала, а ты в крови… И я скорую, и Казу ору, чтоб скорую! А он, знаешь, тебя увидел и бледный стал, как бумага! Только глаза и брови на лице чернущие, мне на него даже страшнее смотреть было, чем на тебя! Я тебе первую помощь оказывать, а он на колени упал рядом и смотрел, смотрел, смотрел… Я думала, если с тобой… То он тут же и ляжет рядом, такое было лицо! А потом я сказала, чтоб скорую, и он ожил, на руки тебя подхватил и вниз потащил! А я к Вальчику… А потом полиция… Соседи вызвали на выстрелы… Но их быстро отправили…

— Кто?

Я так и лежу с закрытыми глазами, изо всех сил пытаясь не представлять то, что происходило в квартире сестры. И не думать, почему Каз там оказался. Зачем? Он же должен был тоже меня вычеркнуть…

— Ребята Каза, — долетает до меня голос Ланки, — и Вася…

— Вася?

— Ну… — голос сестры чуть-чуть напрягается, словно струна, и ноты в нем новые, незнакомые.

Я открываю глаза, смотрю на Ланку внимательно.

И она смущается под моим взглядом.

— Хотела тебе рассказать… — вздыхает она, — но сначала нечего было рассказывать… А потом… Потом не успела… Помнишь того парня, ну, здоровенного, волосатого такого… Он еще к нам в подсобку заглядывал…

Киваю.

Такого орангутана не забудешь.

— Ну вот… — Ланка мнет пальцами кромку одеяла, опускает ресницы, выглядя при этом невероятно смущенной и… юной, такой, нежной-нежной… — я его отправляла, ты не думай! Ну вот зачем мне сейчас мужик? И зачем я мужику? С довеском? Мне сейчас о Вальчике… Но он же, как таран… Не зря прозвище такое…

— Какое? — я, уже понимая, о чем говорит сестра, улыбаюсь. Ее волнение и смущение очень милые, а еще я рада, что Лана не превратилась в безэмоциональную ломовую лошадь, какой иногда,