Хождение по Млечному Пути - Алёна Даль

Я не волнуюсь, только в голове, пустой, как хоррео весной, начинает тревожно гудеть ветер.

– Так вы живёте в России?

– Да. Я живу в России. В Саратове. И зовут меня Жан. Будем знакомы. – Пилигрим протягивает мне чёрную с белой ладонью руку.

Назвав в ответ своё имя, я подстраиваюсь под ритм ходьбы Жана. Не каждый день встречаешь чернокожего саратовца с французским именем, идущего по испанскому Пути Сантьяго.

– Жан, что же вы так страшно пыхтите, когда идёте?

– Это система такая. Слышали когда-нибудь про диафрагмальное дыхание? Раньше я много курил, а сейчас вот бросаю.

– Получается?

– Получается! Правда, кашель замучил. Но так и должно быть: лёгкие очищаются.

– Жан, а где вы так здорово научились говорить по-русски? И каким ветром вас занесло в Саратов? Откуда вы родом? Кто вы?

– Начну с конца. Я – житель планеты Земля, уроженец Алжира, муж русской женщины из Саратова. Учился во Франции, потом работал в Москве, там и научился говорить по-русски. Там же познакомился со своей будущей женой. С тех пор и живу в России.

– А почему вы здесь?

– Лечусь! – лаконично поясняет Жан и снова начинает громко пыхтеть, обливаясь потом. Скорость его движения при этом увеличивается вдвое.

– Как вы это делаете? – интересуюсь я.

Пока чернокожий саратовец Жан обучает меня основам диафрагмального дыхания, незаметно начинается Мелиде. Спохватившись, я достаю из кармана визитку с адресом приюта Алонсо и отправляюсь на его поиски. С Жаном мы прощаемся, разбивая друг другу (или друг о друга?) стереотипы: я – о том, что саратовец не может быть чернокожим, он – что женщина не может дышать диафрагмой.

* * *

Мелиде – типичный городок Галисии с непременным набором достопримечательностей: церковь, старинные кресты «крусейро», здание мэрии с флагом и башенные часы на главной площади, многоэтажные кладбища и хорреос по окраинам… Если бы не указатель и карта, вряд ли я смогла бы отличить его от десятков других. Но не вздумайте сказать об этом местным жителям: они до глубины души будут возмущены и обижены вашим дремучим невежеством, ибо считают свой город неповторимым и уникальным. И они, безусловно, правы.

Госпитальер Алонсо – худощавый галисиец с грустными глазами Пьеро, быстро и удобно разместивший меня в альберге, – торжественно вручает заранее подготовленный список рекомендуемых к посещению мест в Мелиде. В длинном перечне значатся: часовня Сан-Антонио, монастырь Святого Лазаря, этнографический музей и пара-тройка едальных заведений, где можно отведать знаменитое галисийское блюдо – пульпо[103]. Из всего списка я выбираю последний пункт.

Мой выбор энергично поддерживают другие пилигримы, и мы все вместе отправляемся в пульперию, по ходу собирая зазевавшихся у барочных ретабло и готических саркофагов паломников. К нам примыкают чернокожий саратовец Жан и англичанин Джон, не расстающийся с путеводителем даже в пульперии.

Поэзия вкушения морских даров отстоит от сермяжных забот о хлебе насущном, как мавританская роскошь от христианского аскетизма, – внедряясь в обиход, искушая, но не врастая и не смешиваясь полностью. Впрочем, галисийцы могут со мной поспорить: то, что мне кажется невиданной роскошью, для них всего лишь обычное блюдо, простое и незатейливое, доступное одинаково и бедняку, и богачу. Мне же, питающей слабость к морским гадам, и во внешнем виде, и в щекочущем аромате, и во вкусе этого блюда видится знак величайшей благосклонности небес по отношению к задвинутому в угол полуострова народу. Итак, это пульпо – счастье на деревянной дощечке. Как просто быть счастливой!

«Счастье» представляет собой порезанные кружочками щупальца осьминога, предварительно отбитые о морские камни и сваренные в медном котле. Сверху щупальца посыпают крупной, словно стеклянная крошка, морской солью и поливают соусом из оливкового масла, чеснока и истолчённого в кирпичный порошок перца. Главный секрет блюда – местные продукты, наисвежайшие и экологически чистые. К пульпо подаётся молодой отварной картофель и охлаждённое албариньо[104] – разумеется, лучшее вино в Испании.

Дегустация пульпо не была бы такой приятной, а погружение в Галисию таким полным, если бы не хмурый волынщик в углу террасы, мнущий заскорузлыми руками потрёпанные мехи чудно́го инструмента. Без протяжных мелодий гайты[105], так щемяще точно передающих беспричинную галисийскую тоску, трудно понять душу галисийца. Звук гайты похож на громкий плач или стон, слушать который невыносимо для одних и живительно для других.

Среди аборигенов ходит такая байка.

Однажды старый галисиец, много лет проживший вдали от родины, собрался умирать. Он лежал в больничной палате, безучастно глядя в потолок. Когда старику стало совсем худо, он позвал доктора и попросил его выполнить свою последнюю просьбу: услышать звук гайты. Что делать – врач согласился и начал поиски волынщика. Это было не так-то просто, но к вечеру, наконец, удалось найти единственного в округе музыканта и уговорить его выступить перед умирающим… На следующее утро врач столкнулся в дверях палаты со стариком-галисийцем. Тот одетый, с сумкой в руках, встретил его словами: «Вы знаете, доктор, я передумал умирать!» – и вышел прочь. Когда же изумлённый доктор зашёл в палату, все остальные пациенты лежали едва живые после оглушительного ночного концерта «гайтерос».

Меланхолия и жизнелюбие, тоска по дальним странам и зов предков, неистребимая романтика и прагматизм мышления, фатализм и упрямая вера – всё сливается в звуках гайты, так же, как и в крови оттеснённого на край земли народа…

Вектор Пути

После Мелиде начинается территория эвкалиптовых лесов. Их узкие, как у ивы, и жёсткие, как у лавра, листья живут в состоянии непрерывного листопада: старые – засыхают и опадают, новые – распускаются и душисто зеленеют. Тропа вьётся по лесной чаще среди мелко моросящего дождя и густого запаха эвкалипта, вызывающего смутные воспоминания далёкого детства – ингаляции в кабинете физиотерапии, из-за которых разрешалось пропускать уроки. Ухают ночные птицы, под ногами – хруст сухих листьев. Высокие худые деревья, скидывающие кроме листвы ещё и кору, выглядят ободранными, зато источают целебный аромат, способный излечить аллергика, астматика, сердечника, неврастеника, а также освободить курильщика от пагубной привычки. Уверена, в этом месте Жан перестанет, наконец, кашлять и окончательно поправится.

Погружённый в молочный кисель тумана лес таит в себе лишь одну опасность – заблудиться. Вот почему Карлос наказывал мне бдительно следить за указателями и пользоваться компасом. Я зорко вглядываюсь по сторонам, стараясь не пропустить ни одной стрелки – привычного дорожного знака, вектора правильного движения.

Вектор Пути Сантьяго, опутывающего капиллярами и артериями всю плоть Испании, для одних – это вектор католической веры, для других – вектор собственного духовного