Звезда перед рассветом - Екатерина Мурашова

– Простите?

– Плотников – понимают? Вот вы, например, вполне ли уверены, что достаточно понимаете плотников, чтоб им невозможно было пенять на непонятость вами? Что?

– У вас парадоксальный ум, Аркадий, я заметил это еще в нашу первую встречу…

– Тогда я был пьян, и все парадоксы моего мышления проистекали от этого прискорбного факта, – усмехнулся Аркадий. – Вообще-то я мыслю линейно и совершенно тривиально. Оригинальность и дерзновенность у нас по части Кауфмана. Что ж, Адам, исполнение твоей мечты как-то продвинуло твои исследования психики?

– Несомненно. Боже… – Адам прикрыл глаза. – Как я пенял судьбе на то, что ты, именно ты, Аркадий, никогда не услышишь и не прочтешь того, что пришло мне в голову в течение этого года… Но вот, мой глас услышан… Арсений, простите мою высокопарность, но вы должны понимать, как я взволнован воскрешением Аркаши…

– Безусловно! – энергично воскликнул Троицкий, размачивая в чашке с чаем половинку жесткой баранки. – Я сам взволнован! У меня даже прошла хандра и вернулся аппетит… Господа, может быть, мы все-таки покинем эту юдоль страданий и поедем в ресторан? Я угощаю…

– Нет, Арсений, и не просите… Впрочем, вы, конечно, совершенно свободны распоряжаться своим временем и местоположением в пространстве.

– Да, да… Я все понимаю и… мы с Гретхен прощаемся с вами… Аркадий Андреевич, надеюсь, что мы еще увидимся. Где-нибудь, когда-нибудь… Какие имена мы будем носить тогда? Какие звезды будут светить над нами?..

– К утру напьется в стельку, – вздохнул Адам. – Хорошо, если не расскажет случайным собутыльникам о твоем чудесном воскрешении…

– Может быть, нам надо было задержать его?

– Что бы это изменило? Ведь есть еще завтра, послезавтра…

– Ты прав. Так что же относительно твоих теорий? Но прежде… та девушка, что сидит в кресле в углу (прежде ее, кажется, не было) – это правильный ход событий в твоем заведении?

– Аркадий Андреевич, вы, должно быть, меня не помните. Я Луиза Гвиечелли, кузина Камиллы.

Девушка не спеша поднялась с кресла, подошла к окну, остановилась, глядя в сад. Профиль в лунном свете – углы и гротеск. «Кажется, за истекшие годы ее нос еще вырос», – с сочувствием подумал Январев.

– Луиза! – воскликнул Адам. – Это новый фокус? Ты научилась проходить сквозь стены?

– Можно сказать и так, – равнодушно кивнула девушка. – Мне не спалось. Ваши тени пляшут на ветках сада, а голоса колеблют эфир. Я вам не помешаю – ведь безумцы живут за невидимой стеной, и их можно не учитывать, сократить, как члены уравнения.

– Адам…

– Увы… Заболевание развивалось исподволь, и думаю, началось еще прежде того, как она стреляла в жандарма. Уловка покойного Льва Петровича, к сожалению, оказалась пророческой… В общем-то, Луиза может открыть любой замок и уйти отсюда, но, как видишь, не делает этого… Как и большинство обитателей виллы, она понимает, что здесь ей самое место… Хочешь чаю, Луиза?

– Спасибо, нет.

– Ты не должна никому говорить, что видела здесь Аркадия Андреевича. Это связано с его партийной работой – ты легко можешь это понять.

– Я понимаю и никому не скажу.

– В отличие от Троицкого, она действительно не скажет. В ней умирает любая тайна.

– Хорошо. Через неделю я буду в действующей армии. Думаю, что любой слух просто не успеет меня догнать… Так прежде, чем я начну засыпать: что же там с человеческим мозгом?

– Сейчас мне представляется, что функция мозга, нервной системы и органов чувств главным образом очистительная, а не производительная. Мозг не машина, которая производит, а веник, который сметает лишнее. Судя по все накапливающимся в науке данным, каждый человек в принципе способен вспомнить все произошедшее с ним в каждое мгновение его жизни и воспринять все, происходящее в данный момент во Вселенной. Функция нервной системы состоит в защите нас от переполнения этой массой. Мы ограничены телом и потребностями биологической жизни, в которой наша цель вполне биологична – выжить и размножиться. Каждый из нас в потенции является Мировым Разумом. Но, чтобы выжить, Мировой Разум приходится пропускать через фильтр нервной системы. Кстати, у безумцев этот фильтр работает не совсем обычно. На выходе мы получаем жалкий ручеек, который позволяет нам выжить на поверхности этой планеты в данном биологическом теле. Способ функционирования всего этого – языки и символы нашей цивилизации. Мы склонны принимать понятия за данность, а слова за что-то реально существующее…

«Все это безумно интересно…» – подумал Аркадий, засыпая.

Луиза слушала заворожено. В глазах ее мерцал лунный свет.

– …Ты, кажется, не очень понимаешь… – проницательно заметил Кауфман.

– Замечательно! – воскликнул Аркадий и потряс головой. – Я предвижу, какие потрясающие дискуссии возникнут, когда ты это опубликуешь…

– Да, конечно, – вздохнул Адам. – Ты, как всегда, добр и великодушен, но мы такие разные…

– У нас больше общего, чем вам кажется, – сказала Луиза.

За окном уже серела листва. Короткая летняя ночь подходила к концу.

– У нас с Аркадием? Или у нас троих? – уточнил Адам.

– Троих.

– Но что же это? Как будто бы нет совершенно ничего… Аркаша, ты понимаешь?

– Мы все трое любили одну женщину, – ровно произнесла Луиза.

Над «Лунной виллой» истаивала летняя, короткая, голубовато-серебристая петербургская ночь.

Глава 23.

В которой над Синими Ключами бушует гроза, женщины и девочки поют, а Александр Кантакузин решает наконец свершиться.

Над холмами грохотало с утра. Чуть после полудня упало несколько десятков капель, скатавших шариками мягкую пыль. И только к вечеру, сквозь покрасневшее уже солнце – грянуло. Удолье моментально пропало из виду, дождь злобно стучал в стекла, а молнии освещали ярко-лиловое небо фосфорическим светом.

Все живое словно на корточки присело.

От дома к конюшням, сопровождаемая двумя мокрыми, истерически лающими псами, пробежала под дождем Атя в прилипшем к телу платьице, с развевающимися патлатыми волосами, в которых едва ли не просверкивали синие искры. Во время буйных летних гроз девочка необыкновенно воодушевлялась и все ее худенькое тело как будто пронизывала электрическая дрожь нетерпения. О чем было это нетерпение и куда направлено – не знала и она сама.

Люша помнила, что в детстве у нее было точно также, а нынче ей больше нравились затяжные осенние дожди, тоскливо путающиеся в жидком золоте облетающего парка. В грозе, как и в войне, было слишком много ненужного пафоса. Люше казалось, что гроза кричит, и если внимательно прислушаться, можно даже разобрать ее громкие, пустые, ничего в сущности не значащие слова. Молодая женщина проводила взглядом Атю и собак, потом легла на диван, укрылась пледом и взяла томик Чехова.