Слабая женщина, склонная к мелонхолии - Ирина Волчок

Но сообщение было от Алексеева. Странно. Или все-таки что-то случилось? Опять экстренного привезли? Нет, вряд ли Алексеев стал бы звать ее, она же после дежурства… Нет, не зовет. Но лучше бы уж и правда на вызов ехать. Там хоть знаешь зачем. А это ей зачем? Зачем — ей? «Из лицевой хирургии сообщили, что больной, поступивший к нам перед стрельбой, пришел в себя. Просит узнать об Анастасии Павловне из офтальмологии». Ася не выдержала и позвонила Алексееву. Все равно он не спит.

— Я тебя разбудил? — виновато спросил Алексеев. — Я подумал: первый раз ответила, так что, может, ничего…

— Ничего, — нетерпеливо перебила его Ася. — Кто там обо мне спрашивал? Почему из лицевой хирургии?

— Ну так его же хирурги к себе забрали, — неторопливо начал Алексеев. — Там по нашей части ничего особенного, только веко немножко… Я же тебе уже говорил. Не помнишь? А лоб весь посечен, прямо живого места нет. Наверное, весь заряд — об лоб… Хотя тоже странно. И ожог, и следы пороха — полная картина выстрела в упор. А дробь совсем неглубоко, прямо под кожей. И немного ее, дроби этой. Может, это просто пыж был? Знаешь такие — патрон просто бумажкой набивают. А дробинки, наверное, случайно в бумажку попали. Вот интересно, зачем охотникам пыжи? Им никакого зверя не убьешь. И не оглушишь даже. Только если в упор, и то вряд ли…

— Алексеев, я тебя ненавижу, — сказала Ася. — Я тебя человеческим голосом спрашиваю: кто он такой, этот охотник. Как его зовут? Почему он спрашивал обо мне?

— Не знаю, почему о тебе, — без признаков обиды ответил Алексеев, все так же медленно и тщательно выговаривая каждое слово. — Зовут его… минуточку, сейчас бумажку найду… Его зовут Борзенков Роман Валентинович. А в то, что ты меня ненавидишь, я не верю. Вечером говорила, что любишь. Хотя в это я тоже не поверил. Но все-таки обрадовался. Такие вещи всегда приятно слышать…

— Володь, я тебе потом еще много приятных вещей наговорю. Потом, понял? Сейчас некогда. Спокойной ночи.

Ася отключилась и немножко посидела неподвижно, собираясь с мыслями. Собираться было особо не с чем, не было у нее никаких толковых мыслей, кроме одной: хорошо бы с тетей Фаиной посоветоваться. Но не будить же ее, правда? Да и о чем тут советоваться?.. Слишком много совпадений. Таких случайностей не бывает. А если даже и бывают — все равно Тугарин должен все знать. Немедленно. И пусть сам делает, что положено. То есть пусть сам ничего не делает, сам пусть лежит смирно и выздоравливает. Рядом с ним его люди. Пусть скажет им, что надо делать, а сам пусть соблюдает больничный режим… Она устроилась поудобнее, немножко помедлила и принялась писать Тугарину, тщательно обдумывая каждое слово: «Выяснилось, что пациент, доставленный в отделение непосредственно перед покушением на больного, — Борзенков Роман Валентинович, мой бывший муж. Версия: случайное ранение в результате неосторожного обращения с охотничьим ружьем — вызывает сомнения. О характере ранения может очень подробно рассказать доктор Алексеев. Информация к размышлению: у Борзенкова никогда не было охотничьего ружья. Он никогда не был охотником, никогда не стрелял, даже в тире. Вероятно, из-за близорукости, которую скрывает. В настоящий момент он находится в отделении лицевой хирургии. Прооперирован, в сознании, адекватен». Письмо получилось большим, и она отправляла его частями, с неудовольствием замечая, что лепит ошибок не меньше, чем двоечник Тугарин. Ладно, исправлять некогда, будем считать, что это не от безграмотности, а от волнения. Тем более что это чистая правда — она нервничала так, что даже руки стали дрожать. Она уже не помнила, когда последний раз у нее дрожали руки… Нет, помнила — давно, еще до того, как тетя Фаина их вылечила. А потом ее руки не дрожали ни при каких обстоятельствах. Ни от работы, ни от мотоцикла, ни от нервов… У глазного хирурга руки не имеют права дрожать.

Ася посидела, сурово глядя на собственные пальцы, дождалась, когда они перестанут вздрагивать, и дописала то, что собиралась написать с самого начала: «Больной, соблюдайте режим. Приду с импортными апельсинами». Вот так. А то еще догадается, что она тут от страха трясется.

Но Тугарин, похоже, все-таки догадался. Ответил сразу: «Мы в курсе. Все под контролем. Ты умница. Завтра жду. Апельсинов не хочу. СОСКУЧИЛСЯ!!!!! До утра писать не буду. Асенька хорошая. Ничего не бойся. Молчу. Сплю. Вижу сон. Во сне — ты. Спи, смотри сон про меня. Спокойной ночи».

Кажется, он пытается отвлечь ее от тревожных мыслей. И привлечь к мыслям… ну в общем, тоже тревожным. «Смотри сон про меня!» Про него сон она уже смотрела. Даже два сна. И ничего успокаивающего в этих снах не было. В первом сне в него стреляли. Этот сон она видела давно, еще после дежурства в понедельник. А второй сон — вчера ночью. В этом сне никто не стрелял, но тоже ничего хорошего. Хотя в общем-то и ничего особо плохого. Просто в этом сне Тугарин уезжал домой. Закончил работу — вот и уезжал. Все правильно. Только Соня почему-то плакала. Ася выключила настольную лампу, улеглась и стала привычно думать о Соне. Надо что-то делать. А что тут можно сделать? Родителей Сони найти не удается. Никому они даром не нужны, но заочно их даже нельзя лишить родительских прав. А девочка так и будет все время бояться, что они когда-нибудь, вдруг заявятся и заберут ее… Так и будет плакать от страха… Вот странно: почему она плакала в Асином сне, когда Тугарин уезжал домой, а они все — и тетя Фаина, и Ася, и дети — стояли на перроне и махали ему руками. Весело махали руками. И хором кричали: «Сделал дело — гуляй смело!» А Соня цеплялась за Асю и потихоньку плакала.

Уже совсем засыпая, Ася вдруг поняла, почему Соня плакала. Потому что боялась, что Ася уедет вместе с Тугариным. Надо еще раз увидеть тот же сон и в нем объяснить Соне, что никто никуда с Тугариным не уедет. С какой стати? Вот еще… Тем более что Тугарин никого и не звал никуда с собой ехать…

Она проснулась почти в семь, пару минут повалялась, как всегда по утрам, вспоминая, что хорошее было вчера, и придумывая, что хорошее будет сегодня. Вспомнила: вчера — все живы. Во всяком случае, все свои живы… Очень хорошо. Будем надеяться, что и сегодня не хуже будет. А остальное придумаем по ходу дела.

В комнату осторожно заглянула тетя Фаина, увидела, что Ася не спит, озабоченно спросила:

— Аська, этому идиоту под душ можно уже? А то рвется, прям как вшивый в баню.

— Сейчас, — сонно бормотнула Ася и стала медленно вставать. — Сейчас, сейчас… Я сейчас глаз его посмотрю, а потом уже ясно будет. Тетя Фаина, придержите его пока. В любом случае в душ я первая. Мне скоро уходить…

— А! — Тетя Фаина сделала выражение лица типа «а я что говорила». — Стало быть, Тугарин звонил. Ну, вставай потихоньку, смотри этому идиоту глаз, лезь в душ, а потом, за столом, все и расскажешь.