Олег Борисов. Отзвучья земного - Алла Борисова

Еще приходили Саша Калягин и Настя Вертинская, самая очаровательная из моих партнерш. Как мило с их стороны! Рассказывали об атмосфере в театре, которая не внушает оптимизма. Про «Зинулю»[95] говорили: стыдно. Но это надо было предвидеть. Зато в театре объявили, что Шатрова выпускают в середине февраля. А через месяц надо играть «Дядю Ваню» для японца, который отбирает спектакли. Поэтому не теряю времени – тяну резину, чтобы восстановить мышцы. Исподволь готовлюсь и к Сталину. Но как его играть? И надо ли вообще ставить эту пьесу «Дальше, дальше, дальше…»? Куда уж дальше?

Ноябрь, 16

Кажется, установили причину, по которой я свалился. Покрывал стены антисептиком, надышался, и в результате – почки. Могло случиться, что дача стоит, а я бы в ней и не пожил. Как говорит в «Гамлете» Первый могильщик, отсюда эрго: хороший врач тот, который ставит диагноз правильно. То же и к актерам относится: диагностика!

Отменили таблетки, стимулирующие работу почек. Зелененькие. Повезли в операционную шунт снимать. В предбаннике те, кто ждут очередного подключения. Они понимают: раз шунт снимают, значит, почки восстановились. Еще бы – 2 л 700 на-гора! Они и радуются за меня и… завидуют. Такая тоска в их взорах! Многие так и не избавятся от этой зависимости. (Говорят, японцы придумали маленькую искусственную почку, которую обреченные возят с собой в чемоданчике. Стоит немыслимых денег…) Нина Килимник, наша артистка (она тоже оказалась в Боткинской), даже от радости плакала. А я ей тихо: «Знаете, Нина, вчера в соседней палате молодой человек умер… А еще два дня назад в палате напротив… Сейчас уже от меня не скрывают – значит, действительно выкарабкался…»

А в ушах – стук молоточков из той жизни, в которую я чуть было не загремел.

1988 год

Январь, 5

Состоялся прогон нового спектакля во МХАТе. Я должен был присутствовать. Спектакль для детишек. Чудовищно! Как все изменилось!.. Раньше, во времена нашей молодости, было бы немыслимо репетицию-то показать такого убожества. А теперь… О Господи!

Февраль, 21

Единственный свидетель

Мальчик пытается запрыгнуть в уходящий автобус. Водитель не замечает его. Кто-то из пассажиров кричит, чтобы тот остановился, называет его дураком. Культурно. Водитель озлоблен, лезет выяснять отношения, хватает монтировку… Среди пассажиров оказывается девушка, призывающая всех стать свидетелями его хулиганства. Но все, как бараны, покидают автобус. Остается единственный свидетель – это я…

Имя режиссера – Михаил Пандурски. Это его первая работа в кино[96], а у меня – вторая за границей. В сценарии много текста, режиссер предложил позаниматься болгарским. Я в ответ на это предложил помарать текст. «Как это? Что же останется?» – спросил растерянный режиссер. Хороший он парень…

Работают не так, как у нас. Кино будет снято в 21 день. И атмосфера замечательная. В воздухе, правда, витает недовольство автора сценария (как это – взял и выбросил слова?) и вопросы: почему герой русский, а не болгарин? почему столько мусорок, грязных столовок вместо солнечных пляжей и Плиски? Ну, это не ко мне…

Вечерами Миша приглашает на кебабчета. Это такие колбаски, сделанные из мясного фарша и обжаренные в духовке.

Март, 10–21

Мисо-суп

Развалившись в креслах, смотрели с Женей[97] Кабуки. Показывали избранные, самые захватывающие места. В одной пьесе герой скинул с плеч кимоно, и мы увидели привязанные к его шее толстые шнуры. После чего, взмахнув мечом, он с легкостью отрубил головы своих заклятых врагов. Легкость достигнута следующим образом: видимый нам ассистент раскидывает сделанные из папье-маше «картофелины». Будто засыпает головами поле. В другой пьесе действие закручено вокруг юноши, которому не на что выкупить свою возлюбленную из публичного дома. Он работает посыльным, и вот в его руках оказывается пакет с деньгами, который он должен доставить по определенному адресу. Сначала играет сцену сомнений, потом срывает печать с пакета. С этого момента он обречен… Женя ему сопереживает:

– Ты случайно не знаешь, что значит «сибараку»? Очень важное слово… Вот смотри, у них все другое… по сравнению с нами… и речь, и манера поведения… Несколько речевых приемов, но каждый построен на пении фразы. Между прочим (Женя смеется), я этим грешил еще во Владимире… А когда приняли в Студию, то каждый педагог считал своим долгом напомнить высказывание Станиславского: «Не выношу отчеканенной дикции – отточенной до колючей остроты…» Видишь, до сих пор помню.

– Мне-то кажется, у нас все поют… тише или громче.

– Возможно… Но у нас монотонное пение, скучное». Посмотри, это воздействует сильнее. Я уже давно для себя вывел: важно воздействие в момент исполнения. Только в ходе спектакля ты можешь в чем-то убедить – будешь ты петь, будешь комиковать, будешь биомеханику исповедовать – никому до этого дела нет.

Но тебе же сакэ подарили не за Кабуки и не за биомеханику, а за «систему» Станиславского!

Так я напомнил Евстигнееву о маленькой бутылочке, которую ему принесла за кулисы японская почитательница. Женя беспрекословно достал ее из тумбочки.

– А греть будем?

Я вынул из чемодана маленькую кастрюльку, которую таскаю для приготовления каши, заполнил ее водой и сунул туда кипятильник. На Женином лице появилось сомнение, и он попросил отлить сакэ в отдельный стакан:

– Понимаешь, я не могу, как они… Буду пить холодным.

Отпив глоток, он буквально взорвался:

– Ну а где же у нас все эти скоморохи, юродивые, плачеи?.. Песни подблюдные – но не те, что в «Распутине»! Почему русские свои традиции похерили? Оевропеились! Ведь у нас – начало Азии, у японцев – конец, но как они свою культуру блюдут! Сколько приговоров помню с детства: «Убил Бог лето мухами». Где это все? Где тот язык, пушкинский? Какие слова были – перелобанить, равендук…

– Равендук… это что?

– Обыкновенная парусина, только грубая… Как ты думаешь, Олег, кто первый гробить начал? С кого началось?

– Думаю, с Петра… Хотя сам он и не думал, что так обернется.

– С Петра? Ведь он же великий!!! И потом – он хотел из нас только Голландию сделать, то есть малых голландцев…

– А получились полные. Хочешь, я тебе процитирую «Дневник писателя» за 1873 год?

– Чей дневник?

– Федора Михайловича…

Я достал книгу из чемодана и стал искать то, что уже обвел для себя карандашом:

– «В лице Петра мы видим пример того, на что может решиться русский человек: никогда никто не отрывался так от родной почвы!» Дальше самое интересное: «И кто знает, господа иноземцы, может быть, России именно предназначено ждать, пока вы кончите».