Сингапурский квартет - Скворцов Валериан

— Но запомните, джентльмены, — смеясь, сказала она, — в любом случае слухи — опасный товар. Возьмите недавний скандал со строительно-подрядными компаниями «Голь и K°» и «Ли Хэ Пин»! Теперь, когда, распродав акции, компании растворились в воздухе, журналисты, шумевшие о контрактах до самого Бангкока, обзванивают редакции в поисках места. Вранье — не детская игра… Мы приехали, джентльмены!

Бэзил постарался запомнить названия. В этих забавных историях нужно будет покопаться на обратном пути из Джакарты. Он вспомнил Севастьянова и прикинул — не позвонить ли в представительство холдинга перед отлетом?

Пока проходили вестибюль гостиницы «Ройял холидей инн», узкий и длинный, переполненный людьми, Барбара опять не отпускала ладонь Бэзила. Ее рука была сухой и прохладной. Он по опыту знал: откровенное проявление близости на людях в Сингапуре вызывает иную, чем на Западе, реакцию. Здесь это считают маскировкой враждебности. Для репутации Барбары было бы хуже, если бы она держалась сдержанно или даже отчужденно… Театр теней. Основная игра за занавесом.

Высокая китаянка, кивнув по-приятельски Барбаре, раздала им кожаные книжки меню и вежливо попросила:.

— Мисс Чунг, минут десять, пожалуйста. Ваш столик готовят поближе к камину. Хорошо?

— Камин в ста сорока километрах от экватора? — удивился Бэзил.

— Один мой знакомый начинал карьеру со съемок на кинопленку горящего очага для показа на рождество в Сайгоне, — сказала Барбара, вспомнив дневник Бруно. — Это было ещё в эпоху почтенных вентиляторов! Самый ходовой товар для белых в тропиках — овеществленный символ ностальгии… А для местных атрибуты метрополии — проявление стиля… Утонченный декаданс. Рутер, почитай-ка нараспев гастрономическую поэму из меню…

Малиновый смокинг заслонил свет торшера. Белая перчатка старшего официанта описала приглашающий круг в сторону ресторана. Зал был заставлен диванами белой стеганой кожи, между которыми в полумраке на столешницах светились язычки пламени в рюмках с цветной жидкостью. В центре ловко подсвеченная ледяная лошадь, слегка начавшая оплывать, возвышалась над блюдами с салатами, мясным и куриным карри, колбасами, ветчинами, кашами, гарнирами, грудами золотистых ломтиков картошки и бог знает чем еще. За металлической выгородкой оранжевая кухня озарялась всполохами пламени, походившими на беспрерывные взрывы на десятках сковородок.

Над Бэзилом навис официант по винам. Голова человека в зеленой венгерке почти не просматривалась, возможно, на этой должности специально держали негра, чтобы его лицо сливалось с темнотой. Ресторанный зал вообще освещался слоями. Как удавалось удержать свет люстры у потолка, потом устроить под ней ночь, затем высветить столешницы и снова все погрузить в ночь, оставалось тайной заведения…

— Я могу покапризничать в пределах разумного, Ден? — спросила Барбара винного венгерца.

— «Ночь Святого Георгия» восьмидесятого года, мисс Чунг?

Рутер подмигнул Бэзилу. Барбара приметила.

— Хорошо, ну хорошо… Я порываю со снобизмом закормленной финансовой писательницы, коллеги…

— Простите, мисс Чунг? — сказал Ден.

— С вином решено, Ден.

— Большое спасибо, мисс Чунг.

Венгерец исчез в темноте.

— Так и подмывало подставить ему ножку, — сказал Рутер. — Интересно, разглядел бы?

Между копченой рыбой, с которой шкурка сходила сама, и бараниной, над которой стоял синеватый нимб выгоравшего коньяка, квартет по заказу Рутера сыграл «Подмосковные вечера». Когда филиппинец сунул было рябому гитаристу кредитку, музыкант покачал головой.

— Мы ведь оба филиппинцы, Рутер, и давно знаем друг друга… Я для тебя сыграл бесплатно, — сказал он. — Вот если у джентльмена из Москвы найдется русская монетка…

У Бэзила имелась. Он всегда держал в кармане несколько старых сторублевиков. Шемякин протянул монету музыканту.

— И для нас найдется? — спросила Барбара.

Бэзил высыпал кругляки на скатерть.

— Мой гонорар, — сказал Рутер, отобрав несколько монет.

Он быстро прикончил баранину и, не ожидая десерта, поднялся из-за стола.

— Ну, друзья, мне пора… Задача третьего лишнего выполнена, приличия соблюдены… До встречи, Бэзил! До завтра, Барбара!

Он подмигнул с широкой, почти детской улыбкой, не вязавшейся с грубоватым лицом.

— Сейчас будет звонить из вестибюля в Манилу жене, — сказала Барбара. И почти без паузы спросила: — Скажи, Бэзил, ты действительно не из русской разведки? Я… я в том смысле, что работа есть работа и неважно, какая она. Мы же профи. Высшая моральная заповедь, я считаю, — это безупречная, красиво и технично выполненная работа… Тебе трудно говорить со мной, как с другом?

— Такие вопросы профи не задают.

— Считай, что я объяснилась тебе в любви.

«Господь, быть может, простит тебе эту ложь», — неуверенно подумал Бэзил.

— Нет, Барбара, я не работаю в разведке…

«Господь простит и эту ложь, если это ложь», — подумал он теперь о себе.

— Как же объяснить метаморфозу? До конца восьмидесятых ты работал в Бангкоке практикующим юристом, то есть имел лицензию частного детектива, на твоем счету три или четыре удачных охоты… Все знают, что это ты вытащил из Новой Зеландии двух фарангов, которые подорвались в Бангкоке на минах-ловушках перед сейфовой комнатой бриллиантовой гранильни и потом сбежали из тюремного госпиталя, хотя у каждого оставалось по одной ноге… Так ведь? Я знаю, что у тебя есть мать и русская жена, которую тебе сосватали из Австралии… Вы все имели французские паспорта. Свой ты получил при увольнении из Иностранного Легиона. И вот ты объявился в этих же краях как журналист с русским паспортом…

Удивляться осведомленности Барбары не приходилось: Чунг исправно пропахала всю имеющуюся здесь о нем информацию. Четверть века работы в этих краях — это именно четверть века. Вполне достаточно для того, чтобы отдельные этапы биографии Бэзила Шемякина оказались в досье, допустим, принадлежащем её «Стрейтс таймс».

— И все же я не агент неважно чего и кого, — сказал Бэзил. — Если хочешь, я наемник, и только. Как и ты, веду охоту за информацией, потом продаю мясо и шкуры. То есть, я не работаю в государственном или частном учреждении, я не продаю свое время, я продаю свой товар… А мои полномочия — вера в добро и род человеческий, даже в таких изверившихся в людях и самих себе представителей этого рода, как я и ты, Барбара.

— Мне кажется, я теперь понимаю, почему ты увез своих в Россию.

— Ты что, тоже собиралась уехать? Твой отец, наверное, из Америки?

— Нет. Одно время я всерьез подумывала переехать в Англию…

Глаза у неё вдруг сделались влажными.

Очень осторожно Бэзил спросил:

— Я сказал что-то не то?

— Ты, верно, хочешь, чтобы мы поехали к тебе?

Ее слова отозвались в нем тревожной и щемящей нотой.

— Нет, — произнес он. — Я ещё не думал об этом.

— Я подумала, — сказала Барбара. — Мы поедем ко мне.

В такси молчали.

Когда шины затарахтели по брусчатке Изумрудного холма, она сказала:

— Так хорошо, когда двое молчат…

— Спасибо, Барбара, за прекрасный вечер.

— Как это звучит по-русски?

Бэзил сказал. Она не повторила.

Ее дом сжимали старинные двухэтажки. Над дверью красноватая лампочка подсвечивала алтарь предкам. Сероватый дракончик — струйка фимиама пытался сорваться и улететь с дотлевавшей жертвенной палочки, вонзенной в горшочек с землей перед алтарем.

Ветер, продувавший улицу Изумрудного Хрома, — прохладный, пахнущий скошенной травой, совсем как где-нибудь в московском переулке июльской ночью, — перебирал космы воздушных корней баньянового дерева.

Барбара поцеловала его в губы.

— До свидания, Бэзил. Позвони на обратной остановке из Джакарты.

В обшарпанной кофейне «Стрэнда» он заказал чай. Пил безвкусную тепловатую жижу и заполнял дневничок. За соседним столом двое индусов, возле которых томился официант с бутылкой виски и ведерком льда на алюминиевом подносе, кричали, обсуждая цены на мануфактуру.