Россия и Европа- т.2 - Александр Янов

А.Е. Пресняков. Апогей самодержавия, Л., 1925, с. 82.

Bruce Lincoln. Op. cit.. p. 214.

Уж во всяком случае выглядел этот «тютчевский» сценарий соблаз­нительнее меттерниховского, который свелся в конечном счете, если не считать балов и парадов, лишь к бесконечным клятвам трех госуда­рей в вечной преданности друг другу. Разве шли эти бесплодные клят­вы в сравнение с изоляцией Франции в духе третьей стратегии? И раз­ве не объясняет нам этот поворот, почему, прочитав статью Тютчева, Николай тотчас с нею согласился? И разве, наконец, не стоило ради та­кого дела рискнуть некоторыми приобретениями Ункиар Искелеси?

Так или иначе, с этого момента Николай начинает планомерную подготовку новой стратегии. Еще летом 1839-го он отправляет с ви­зитом в Лондон наследника престола, очаровавшего чопорных хозя­ев, а вследза ним самого талантливого из своих дипломатов Филип­па Бруннова с инструкцией «предложить британскому правительству сказать нам искренне, что оно думает, чего оно хочет и где оно этого хочет».[21] Подразумевалось, конечно, что и Россия готова идти на ус­тупки. Вплоть до международной конференции, только что отвергну­той в ноте Нессельроде. Но, разумеется, на определенных условиях.

Например, обе державы могли бы воспрепятствовать Франции по­слать свою эскадру в проливы. Могли бы и заключить соглашение, что проливы на неопределенный срок закрываются для военных судов всех европейских держав без исключения. В обмен Россия обязалась бы не возобновлять свой договор с Турцией, срок которого все равно истекал в 1841 году, и посылать свои войска на защиту Стамбула лишь с разрешения Европы и в качестве её уполномоченного.

Бруннов был, надо полагать, и впрямь блестящим дипломатом. В ситуации, когда практически вся британская пресса была резко настроена против России, ему удалось сделать невозможное. Уже в середине сентября 1839 года он доносил царю, что «Англия еще не с нами, но уже и не с Францией». К концу сентября герцог Вел­лингтон отзывался об антанте морских держав как о «союзе из папье- маше, который на последнем издыхании».[22] В июле 1840-Г0 Австрия, Англия, Пруссия, Россия и Турция подписали первую Лондонскую Конвенцию, согласно которой МегметАли получал наследственный титул в Египте и пожизненный в Сирии. В случае же, если он отка­жется от этих условий, четыре державы обязались совместно защи­щать от него Порту. Франция эту Конвенцию не только не подписа­ла, но целый месяц даже не знала, что она подписана. Короче, цель новой стратегии Николая была, казалось, достигнута: изоляция Франции становилась фактом. Письмо Тютчева таким образом лишь поставило все идеологические точки над i.

Мегмет Али, как и ожидалось, отказался принять предложенные ему условия и снова послал Ибрагима воевать Стамбул. Однако на этот раз египетский флот был перехвачен на полпути англо-австрий­ской эскадрой и ему пришлось вернуться в Александрию. И самое главное, непобедимый до того Ибрагим был разбит морской пехотой англичан. Коммодор Нэпир появился на рейде Александрии и пригро­зил бомбардировкой. Мегмет Али капитулировал, подчинившись сул­тану и вернув ему Сирию, Крит и Аравию. Конфликт, сотрясавший Ближний Восток на протяжении 1830-х, был таким образом исчерпан.

Только вот Франции, демонстративно отказавшейся помочь своему клиенту, удалось этой ценой выйти из изоляции. В июле 1841 года была подписана вторая Лондонская Конвенция, согласно кото­рой русско-турецкий договор вУнкиар Искелеси не возобновлялся и проливы были закрыты для всех военных судов. Как ядовито за­метил британский историк Марриот, «Турция была спасена как от вражды Мегмета Али, так и от российской дружбы».61

Попытка Николая во время его визита в Лондон в 1844 году, т.е. уже после письма Тютчева, воскресить антифранцузский союз на идеологическом основании успеха не имела. Англичане к аргумен­там Тютчева оказались глухи. И третья стратегия императора оказа­лась таким образом несостоятельной.

Гпава пятая

восточный вопрос ошибка или поражение?

Чем же кончился для Николая этот хитроумный гамбит, в котором, жертвуя протекторатом над Портой и «Союзом трех Дворов», попытался он закупорить революцию на крайнем За­паде, изолировав Францию? Тут мнения опять расходятся. Как ду-

61 j.AR. Marriot. The Eastern Question: A Historical Study in European Diplomacy, Oxford, 1940, p. 294-295.

мает американский историк Дэвид Голдфранк, националисты в Рос­сии хоть и радовались охлаждению Николая к Австрии, которую они, как мы помним, считали «живым трупом», находили тем не ме­нее, что «царь уступил слишком много».62 А. Дебидур тоже полагает, что гамбит конца 1830-х был поражением Николая: «Способствуя в союзе с английским правительством унижению Франции, [Россия] некоторым образом сама себя одурачила. Она утратила выгоды, ко­торые приобрела по договору в Ункиар Искелеси».63

И — редчайший случай! — совершенно согласен был и с русски­ми националистами, и с французским истеблишментарным истори­ком М.Н. Покровский: «Лондонская Конференция 1841 года поло­жила конец исключительному протекторату России над Портой... Неприкосновенность Турции была гарантирована пятью великими державами; в случае новой опасности султану уже не было надоб­ности прибегать к страшной для него помощи своего северного со­седа. Напротив, он мог теперь обратиться к защите всех остальных держав против самой России. Мы знаем, что он и воспользовался этим в 1854 Г°ДУ: лондонские соглашения начала 40-х годов подго­товляли Крымскую кампанию».64 Аналогичное мнение британского историка Марриота мы уже приводили.

Только Линкольн замечает в защиту царя, что «по крайней мере, по мнению Николая», дело закончилось вничью: «Ункиар-Искелес- сийский договор был заменен европейской гарантией, что южное побережье России по-прежнему защищено и её торговый флот имел безопасный доступ к западным портам».65 Линкольн прав в том смысле, что Николай, похоже, думал именно так. Во всяком случае он был уверен, что «Порта как страж проливов исполнит свои обяза­тельства в отношении России безупречно»66 И когда в июне 1844го_ да царь прибыл с визитом в Англию, он все еще пытался, и даже в от­кровенно не джентльменской форме, реализовать, как мы помним, третью стратегию. «Я высоко ценю Англию, — говорил он собеседни-

David М. Goldfrank. The Origins ofthe Crimean War, London & New York, 1994, p. 98.

«История», т. 4, с. 353.

ИР, вып. 8, с. 605.

Bruce Lincoln. Op. cit., p. 219.

кам в Виндзорском дворце. — Но мне совершенно безразлично, что говорят обо мне французы, на них мне плевать».67 Итак, николаев­ский гамбит 1839-1841 годов закончился вничью?

Одно обстоятельство заставляеттем не менее усомниться как в вердикте историков, так и в суждении царя. В самом деле, все ци­тированные авторы настолько сфокусировали свои оценки этого гамбита на отношениях России и Порты, что каким-то образом упус­тили из виду генеральную цель внешней политики императора. Со­ответственно не заметили и не объяснили поэтому историки мучи­тельные метания царя от одного внешнеполитического сценария к другому. Можно ли, однако, оценить его внешнюю политику, не принимая во внимание ни её главную цель, ни меняющиеся спосо­бы её достижения?

Глава пятая Восточный вопрос

Л

Для меня это все равно, как если бы сегодняшние обозреватели оценивали успех или неудачу борьбы президента Буша с междуна­родным терроризмом, сфокусировавшись исключительно на его политике в отношении, скажем, Ирака. Ведь сама по себе смена внешнеполитических сценариев свидетельствует, что и царь не был удовлетворен результатами своей политики. Даже то, что историки рассматривают как высшую точку его успеха — договоры в Адриа­нополе и вУнкиар Искелеси — представлялось ему столь же неудов­летворительным, как и гамбит 1839-1841 годов. И самое главное, не заметили историки, что у царя были все основания так думать. Попробую объяснить, почему.

Ключи не оттой

двери Еще в деле декабристов у себя дома он правильно понял, что, поскольку в основе револю­ции лежат крамольные идеи, то свести борьбу с ней к одной лишь военно-полицейской операции невозможно. И комплексу мер, ко­торые он в связи с этим предпринял, нельзя отказать в последова­тельности. Во-первых, он скомпрометировал декабристов, изобра­зив их не идейными борцами, а цареубийцами, уголовниками. Во-вторых, он их жестоко наказал, напугав тем самым либеральную ин­теллигенцию, «декабристов без декабря». В-третьих, он, как мы по­мним, обманул эту интеллигенцию, представив себя прагматиком и реформатором, новым, либеральным Петром. В-четвертых, он отре­зал потенциальных мятежников от источника вдохновлявших их идей, от Европы. В-пятых, наконец — и это самое главное, — он противопо­ставил либеральным идеям своего рода контридеологию, обещавшую стране стабильность, которая выглядела особенно эффектно на фоне, как многиетогда думали, бьющейся в предсмертной агонии Европы.