Ковпак - Теодор Гладков

Ковпак искал выхода. Не метался, не паниковал. Он умел быть терпеливым. А пока что они с Рудневым и Паниным… созывают собрание. Командование решило именно сейчас, в самой тяжкой обстановке, отправить на родину — в Венгрию — группу бойцов, бывших мадьярских солдат, перешедших на сторону партизан еще на Брянщине. Случай удобный — до старой границы с Венгрией рукой подать. Самый раз переправить туда выучеников Деда, чтобы продолжить начатую в рядах советских людей борьбу с фашизмом, помочь своему отечеству в ликвидации режима гитлеровского ставленника, сухопутного адмирала Хорти. Семен Васильевич Руднев 25 июля записал в своем дневнике — это была его последняя запись:

«Сегодня снарядили и отправили 8 пленных мадьяр… В ротах сделали проводы, проинструктировали их и со своими проводниками направили до границы. Этому делу мы придаем большое политическое значение, потому что людей, которые были у нас в плену целый год, мы достаточно воспитали».

Восемь пленных мадьяр действительно прошли в соединении большую жизненную и политическую школу. Все они стали с братской помощью советских людей настоящими интернационалистами, зарекомендовали себя храбрыми партизанами. Товарищей по борьбе проводили тепло. Пожав всем в последний раз руки, Дед сказал просто и душевно:

— Верим вам и знаем: не подведете ни себя, ни нас. В добрый час, товарищи!

…Партизаны вырвались из очередного вражеского кольца. После изнурительного марша они пробились с боями к селу Поляница, расположенному всего в двух километрах от границы с Чехословакией. И обнаружили: все господствующие высоты уже заняты противником.

Кони настолько вымотались за последние недели, что уже не могли тянуть тяжелые орудия и минометы. И Ковпак с тяжелым сердцем принял горькое, но единственное решение: уничтожить тяжелое вооружение. Даже не ругаясь, а лишь поскрипывая зубами, как от нестерпимой боли, он спросил начальника артиллерии Анисимова, сколько осталось боеприпасов. Тот ответил, что полтора «бе-ка» (то есть по полтора боекомплекта). Дед рассердился:

— Ты мне человеческим языком отвечай, бо, может, это твой последний артиллерийский день.

— По сто восемьдесят снарядов на орудие.

На коротком собрании всего командного состава соединения Руднев огласил это решение. Потом сказал, сдерживая волнение:

— Товарищи командиры! Мы собрали вас не для обсуждения приказа, а чтобы выслушать ваши предложения, как его лучше осуществить. Всякая дискуссия, бросать или не бросать орудия, минометы, обоз, сейчас недопустима. Главное — вывести людей из окружения, вынести раненых.

Командиры высказались. Последним говорил Ковпак

— Прежде чем взорвать орудия, минометы и станковые пулеметы, мы должны взять от нашего оружия все, что оно может дать. Враг может поверить, что мы любой ценой будем прорываться в Поляницу. Нам нужно, чтобы он стянул в село как можно больше своих войск. Чем больше их там будет, тем меньше — в Делятине. В течение дня боеприпасы и продовольствие навьючить на лошадей, посадить всех раненых, кто может ехать верхом. Ночью прорываемся на юг. Все, что не можем унести с собой, — уничтожить! Перед батареей задание: с закрытых огневых позиций уничтожить опорные пункты врага на высотах. Ни один снаряд не должен быть выпущен зря! Нужно уничтожить как можно больше немцев, чтобы помочь вырваться группе Горкунова, которая уже бьется к югу от Поляницы. После того как снаряды будут расстреляны, пушки и минометы взорвать.

Как никогда, стреляли в тот день артиллеристы и минометчики Ковпака! Впервые били они по врагу, не жалея снарядов. Немецкие орудия, пытавшиеся было отвечать, были быстро подавлены, и тогда партизаны перенесли огонь на живую силу противника.

Когда последние снаряды и мины были выпущены, к орудиям и минометам привязали толовые шашки. Бойцы подожгли бикфордовы шнуры и, сняв шапки, отошли в сторону… Прогремели взрывы, и все было кончено. Артиллеристы Ковпака стали пехотинцами.

У Деда внезапно ослабли ноги. Он присел на траву и долго сидел молча, не стыдясь слез…

Той же ночью внезапным штыковым ударом партизаны прорвали очередное кольцо врага и двинулись к горе Шевка, куда уже спешил 26-й полк СС. Ковпаковцы пришли первыми.

Совершенно измотанные двумя сутками непрерывного марша и недоеданием, партизаны расположились в давно осыпавшихся и поросших травой окопах времен первой мировой войны, отрытых когда-то здесь русскими солдатами. Руднев, Ковпак, Базыма и еще несколько командиров долго стояли над этими бывшими траншеями, Давным-давно покинутыми людьми и забытыми. Дед, обнажив голову, как на кладбище, застыл на месте, охваченный воспоминаниями своей солдатской молодости, часть которой пришлась и на эти окопы. Сейчас он весь был во власти прошлого, это понимали и Базыма, и Руднев, и все остальные. Базыма — тот в особенности.

— Брата моего немецкое железо тут где-то навек уложило, — скорбно и устало произнес он, ни к кому не обращаясь…

Утром немецкие цепи пошли в атаку. Кроме эсэсовцев, здесь были и горные стрелки с изображением цветка эдельвейса на касках. Их встретили сверху смертоносным огнем. Два дня продолжался ожесточенный бой. Противник при поддержке эскадрильи бомбардировщиков непрерывно атаковал с трех сторон, и каждый раз его сбрасывали вниз. На склонах Шевки оставались только немецкие трупы…

На третьи сутки вражеский натиск ослаб. Но Ковпак не обманывал себя, знал, гитлеровцы подтянут подкрепления, замкнут кольцо окружения вокруг Шевки, и тогда уж действительно конец всему. Боеприпасы у бойцов на исходе, продовольствия нет вовсе, Павловский уже роздал бойцам последнее — по нескольку горстей сахарного песка. Нужно немедленно уходить, причем не прорываться с боем, а незаметно, скрытно от врага, чтобы оторваться от него без потерь и расхода патронов.

Посланные в поиск разведчики пришли обескураженные: никому из них не удалось отыскать ни дороги, ни даже звериной тропы. Нашел ее Дед. Как это было, описал помощник подполковника П. Вершигоры капитан И. Бережной:

«Выслушав доклад разведчиков, Ковпак долго рассматривал карту, а затем уверенно сказал:

— Дорога должна быть! В первую мировую я сам ее строил. Пойдем шукать.

Сидор Артемьевич шел впереди с длинной суковатой палкой. Он легко скользил по склону горы и молодцевато пробирался сквозь кустарники. Мы еле поспевали за ним. Временами командир останавливался, посматривал по сторонам, сверялся с картой. Казалось, и на этот раз поиски бесполезны. Но вот Ковпак остановился, внимательно осмотрелся и, сняв шапку, бахнул о землю.

— Шоб я вмер, она! — сказал он, повеселев.

Мы удивленно смотрели на улыбающегося старика. Дороги не было.