Барон по призванию. Путь дворянина - Владислав Игоревич Миронов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Корста мало интересовало отношение к нему: при необходимости старший мог просто прирезать смутьяна, решившего выступить против лидера либо подстрекающего остальных, и подавить бунт. Конечно, не шло и речи о том, чтобы попытаться мотивировать своих людей иным, кроме кнута, способом. Звон злата в мешке шептал Корсту, что теперь в набегах и грабежах нет необходимости, ведь появился источник дохода, не несущий риска остаться без головы….Источник бесконечного дохода. О таком Корст и мечтал.
Когда он после разговора с Ренфилдом в «Заслуженном отдыхе» побежал к каналам и принялся нырять в грязную воду, смешанную с городскими отходами, головорез и подумать не мог, что озолотится столь скоро. Когда Красный предлагал Троллю и Красавчику пойти за ним, он прочил богатство самое лучшее через несколько месяцев, но никак не через неделю, поэтому, лишившись союзников, а значит, и их людей, бандит решил, что так даже выгоднее.
Конечно, у бандитов верность – не ходовой товар, но даже в обществе падших душ есть некие кодексы или понятия воровской чести. И, с точки зрения кодекса, Корст проявил просто вопиющее неуважение к своим людям. Он взял себе единственную живую женщину и море золота, оставив остальным лишь крохи, относительно своей доли, конечно.
Короче, группа Красного дала явную ветвистую трещину, словно горшок, разбитый ребенком и в панике поставленный на место, пока мать не заметила.
Положение, и без того плачевное, ухудшила история, произошедшая возле озера Висенштайн, к северу от Ореншпиля, где Корст решил разбить лагерь. В тот вечер, как, собственно, и во все последующие за «Медвежьей упряжью» вечера, Корст грезил о том, на что он потратит неожиданно свалившееся на него богатство. На нем пока еще не висело обвинений в грабеже и разбое, так что после того как принц Манаэль даровал ему амнистию, Красный все еще считался честным королевским подданным и мог свободно въезжать в города или заключать сделки, но не тут-то было.
Так как сам Красный «работал» в столице, здесь его никто не знал, а значит, и показывать документ о помиловании не пришлось, но когда он со своей бандой попытался въехать в Ореншпиль, стража сразу обратила внимание на нескольких из оставшихся бандитов. Двое разыскивались в окрестностях за грабеж, одного схватили за пустяк: он прилюдно справлял нужду. Естественно, Корст тотчас избавился от балласта, сказав, что эти люди представились наемниками и о деяниях их ему слышать не доводилось. Такой поступок переполнил чашу терпения ганзы до предела, и она вот-вот должна была расплескаться. Кроме того, Астра, хоть и была связана, явно охрабрела при приближении к городу и совершенно точно намеревалась сбежать или попросить помощи, пусть даже взглядом. Таким образом, присутствие заложницы и вызывающие действия подельников вынудили Красного временно отказаться от идеи посещения больших городов, так что лагерь разбили чуть поодаль, возле озера.
С каждой ночью погода становилась все холоднее, и грабителей уже не прельщала перспектива спать под открытым небом. Они ворчали, сыпали Корсту неслышные угрозы. Астре тоже было не слишком уютно, хоть атаман и распорядился принести ей шерстяное одеяло. Он всюду таскал девушку с собой, даже брал ее к себе в шатер. Бандиты завистливо фыркали, представляя, как Корст проводит время с красавицей, но они оказались не правы: атаман и не собирался трогать девушку, по крайней мере, пока. В ту же ночь, когда ушла первая партия предателей, шкатулка начала вести себя в высшей степени странно, подтверждая слова Ренфилда, сказанные в «Заслуженном отдыхе»: диковина издавала тревожащий глухой стук, походивший на биение сердца, быстрый, испуганный, и, если можно так выразиться, настойчивый. Когда Красный взял шкатулку в руки, она начала дергаться, словно еж, и будто бы вырываться, обременяя душу и само естество Корста непонятной тяжестью. Вещица успокоилась лишь тогда, когда атаман в гневе кинул ее пленнице. С тех пор девушка со шкатулкой не расставалась, но теперь за пленницей приходилось следить еще тщательней, ведь сбежит она – и шкатулку утащит. Нет, Корст не мог допустить такого и лишиться источника доходов, а потому думал, что ему стоит склонить Астру на свою сторону, но не представлял, как. Бандиты разрушили ее жизнь, ее отца убили у нее на глазах. Что сможет уменьшить столь горькую утрату?
Корст поставил шатер на берегу озера под кроной дерева, раскинувшего ветви в разные стороны, и развел костер в десяти футах от палатки. Девушка сидела тут же, в шатре. Вид у бедняжки был глубоко несчастный: красные от слез глаза и грязные подтеки на щеках, бледность, свалявшиеся от сырости волосы, руки темно-серого цвета. Однако бандитов, пожирающих ее взглядом, пока Корст примостился на лежанке и мечтательно глядел в тканевый потолок, не слишком беспокоили все эти недостатки. Трое грязных мужиков сидели около костра и подавали приглашающие знаки неприличного характера, показывали языки, обнажая желто-черные зубы или вовсе пустые десны, подмигивали. Один из них так и вовсе был ужасен. Его лицо покрывали волнистые бордово-красные татуировки, которые обводили глаза и губы, вихрились на скулах и щеках, словно черви, гнездились на шее точечками, словно улей. В отличие от остальных бандитов, он не показывал неприличных жестов и не высовывал язык. Он, не отрывая взгляда от Астры, медленно провел ножом по своему горлу, а потом указал им на девушку. У пленницы пошел мороз по коже при мысли, что он бы с ней сделал, не окажись у Корста шкатулки. Девушка бросила взгляд на атамана. Он лежал, закинув ногу на ногу, положив руку под голову, и бормотал что-то себе под нос. Пытаясь услышать хоть что-нибудь сквозь завывания ветра, Астра прикрыла вход тканью.
– Куплю себе замок до небес, устелю все внутри коврами и завешаю картинами, а служить мне будут лучшие шлюхи острова. Поставлю большой каменный стол и прикажу, чтобы он круглые стуки был заставлен свежим хрючевом, чтоб можно было пожрать, как только вздумается…
Услышав эти слова, Астра вздохнула. Корст повернулся и поймал на себе ее взгляд. Блаженные думы моментально испарились, мечтательность слетела с его лица и сменились недовольством.
– Че смотришь?
– Ничего, герр. Прошу прощения, – раболепно пропищала девушка. Вид у
