В погоне за тайной века - Василий Пасецкий

Петр Кузьмич повернул в Баренцево море. Но на этом мытарства экспедиции не закончились. По пути на Большую землю мореплаватели попали в жестокий шторм. Судно пришло в негодность, и они были вынуждены выброситься на берег в устье Печоры.

Рейнеке и Литке были восхищены успехами Пахтусова и, убедившись, что Петр Кузьмич горит желанием снова вернуться на Север, добились от Гидрографического депо снаряжения новой экспедиции на казенный счет.

Летом 1834 года Пахтусов снова вернулся на Новую Землю. Он перезимовал на Маточкином Шаре и отправился на боте вдоль западных берегов острова, мечтая достигнуть мыса Желания и посмотреть, нет ли к северу от него других островов. Но его постигла неудача: у Горбовых островов судно раздавили льды. На помощь пришли поморы. Они доставили экспедицию в Маточкин Шар, где находилось второе судно экспедиции. Пахтусов не сдавался. Он снял с корабля шлюпку и на ней отправился в Карское море. Петр Кузьмич осмотрел восточное побережье Новой Земли на 150 километров к северу от Маточкина Шара и открыл острова, которые теперь носят его имя. Дальше на север его не пустили льды.

Осенью 1835 года Пахтусов вернулся в Архангельск и привез с собой карту части западных и восточных берегов Северного острова Новой Земли.

Новый успех Пахтусова был большой радостью для Михаила Францевича. Но он не подозревал, что здоровье его верного и лучшего товарища безнадежно подорвано 15-летними исследованиями Севера. Он заболел нервной горячкой и умер 7 ноября 1835 года. Михаил Рейнеке позаботился о том, чтобы не пропали отчеты, дневники и карты его экспедиции. Он просмотрел все материалы и составил о них блестящий отзыв.

На таком карбасе плавал Пахтусов.

«Хотя экспедиция Пахтусова и несовершенно достигла назначенной ей цели, однако польза, ею принесенная, весьма ощутительна и особенно для промышленности того края. Не говоря уже о том, что восточный берег Новой Земли стал нам теперь довольно знаком, еще и многие места западного ее берега также исследованы гораздо подробнее прежнего. Через это деятельные промышленники поморья стали смелее посещать берега пустынного острова и следуют к северу далее прежних пределов своего плавания. По следам Пахтусова стали они опять посещать острова Панкратьева и Горбовы, куда уже более 30 лет не заходило ни одно промышленное судно. В исходе июля 1835 года после крушения карбаса, на котором плыл Пахтусов, одна промышленничья ладья обошла даже северо-восточный край Новой Земли, мыс Желания, как надо полагать из слов кормщика, который говорит, что земля вдруг круто поворачивается „на шалоник“…

Для увеличивающейся ныне промышленности около Новой Земли весьма полезно и даже необходимо бы было подробнее исследовать берега этого острова».[305]

Рейнеке стоило больших усилий выхлопотать вдове и детям Пахтусова пенсию. Дело осложнялось тем, что Петр Кузьмич, которому только в 1830 году было присвоено офицерское звание, не выслужил даже половины необходимого для пенсии срока. Михаил Францевич, заручившись поддержкой директора Гидрографического депо Ф. Ф. Шуберта, сумел доказать, что своим самопожертвованием и блестящими достижениями в исследовании Севера Пахтусов заслужил глубокую признательность ученых и моряков своей страны и его семья вправе рассчитывать на заботу государства. Вдове Пахтусова была назначена пенсия в размере последнего годового жалованья ее мужа.

Рейнеке позаботился не только о семье, но и научном наследстве Пахтусова. Досуг нескольких лет он посвятил подготовке к изданию «Дневных записок» и результатов научных наблюдений своего лучшего ученика.

В 1842 и 1843 годах в «Записках Гидрографического департамента» увидели свет «Дневные записки» Пахтусова, снабженные исчерпывающими комментариями Михаила Францевича. «Это мои дети», — с гордостью записал он в дневнике.

И еще двадцать лет скитаний

В 1833 году Рейнеке приступил к исследованию восточной части Балтийского моря. Почти двадцать лет он изучал шхеры, острова, измерял глубины, определял течения, описывал бухты, заливы… Ему не давали годных для промерных работ судов, нередко забирали из экспедиции способных и опытных офицеров… Стоит заглянуть в сохранившийся дневник за 1844 год, чтобы убедиться, каких усилий стоила подготовка к каждому плаванию. А ведь их было двадцать!

18 февраля 1844 года Рейнеке отмечает, что «ходил к Меньшикову, чтобы выпросить пароход для промера», но начальник морского штаба не принял его.

23 февраля Михаил Францевич записывает:

«Вечером пошел опять к Меньшикову для дела будущей работы. Опять нет дома — едет в Кронштадт с царем, чтобы завтра потешить его там игрушками».

Спустя два дня опять отметка о том, что был у Меньшикова и тот снова его не принял.

1 марта Рейнеке в четвертый раз идет на прием к начальнику морского штаба. «Опять нет дома. Черт возьми!» — возмущается исследователь.

«Наконец утром, около полудни, — записывает Михаил Францевич 2 марта, — застал я Меньшикова. Прием был общий для всех — человек до 15. Меня спросил он:

— Что скажете?

— Смею просить ваше сиятельство о назначении в мой отряд парохода для промера мелей и около берегов.

— К осени, быть может, дадим какой-нибудь.

— Благодарю, ваше сиятельство, и покорнейше прошу уж не присылать парохода осенью, когда нельзя работать. Смею ли еще просить о назначении судов: двух бригов и двух шхун для промера среди моря. Старые, гнилые для этого не годятся.

— Дадим какие есть».[306]

Неприязнь Меньшикова к Рейнеке была известна всему морскому министерству: «Чиновники всех рангов, стараясь угодить „сиятельству“, создавали новые преграды на трудном пути моряка-исследователя. На схватки в морском ведомстве приходилось тратить не меньше сил и больше нервов, чем на самую опись моря… Дневник его сохранил следы этой перепалки с „подлецами“» (выражение Рейнеке).

Однажды, когда вместо выбившегося из штурманов и сведущего в гидрографических исследованиях командира судна «Голубка» попытались назначить в экспедицию незнакомого ему флотского лейтенанта, Рейнеке резко оборвал начальника Гидрографического департамента, заявив, что ему «нужен человек с головой и душою, а не мясо с эполетами». Когда высокопоставленный чиновник Лавров вздумал доказывать полезность такой замены, Михаил Францевич беспощадно отчитал его. «На это ответил я ему, — записано в дневнике, — что из опыта знаю, каково подчинять рабочих людей тунеядным командирам, пекущимся только об окраске судна, и что суд о моих работах ожидаю я не от него, Лаврова, а от его внуков, которые быть может будут людьми дельными».[307]