Лейтенант Хорнблауэр - Cecil Forester

– Смотрите! – сказал Хорнблауэр.

По улице двигался еще один отряд, но не в красных мундирах и без военной выправки. Клетчатые рубахи, синие штаны; впереди шагал мичман с белыми нашивками на воротнике и с кортиком на боку.

– Это и впрямь вербовочный отряд! – воскликнул Буш. – Посмотрите на их дубинки!

Каждый моряк держал в руке дубинку,

– Мичман! – резко сказал Хорнблауэр. – Что все это такое?

Мичман остановился, услышав командирский голос и увидев мундиры.

– Приказы, сэр, – начал он, потом, осознав, что наступает день и можно больше не таиться, тем более перед флотскими, продолжил: – Вербовочный отряд, сэр. Нам приказано завербовать всех моряков, которых мы встретим. Патруль на каждой дороге.

– Ясно. Но из-за чего вербовка?

– Не знаю, сэр. Приказ.

Наверно, он и сам больше не знал.

– Очень хорошо. Продолжайте.

– Вербовка, разрази меня гром! – воскликнул Буш. – Что-то стряслось.

– Я думаю, вы правы, – сказал Хорнблауэр.

Они свернули на Хайбери-стрит и подходили к дому миссис Мейсон.

– А вот и первые результаты, – заметил Хорнблауэр. Они остановились у входа, наблюдая, как мимо них проходит не меньше сотни людей под конвоем двух десятков моряков с дубинками, возглавляемых мичманом. Часть завербованных ошалело молчала, другие что-то громко выкрикивали – шум наверняка перебудил всю улицу, все завербованные хотя бы одну руку держали в карманах, а те, кто не жестикулировал – обе.

– Как в старые времена, – ухмыльнулся Буш. – Им перерезали пояса.

Раз пояса перерезаны, приходится держать руки в карманах, не то штаны спадут. В спадающих штанах далеко не убежишь.

– Первоклассные моряки, – сказал Буш, оценивая их профессиональным взглядом.

– Не повезло им, – заметил Хорнблауэр.

– Не повезло? – удивился Буш.

Разве быку не везет, когда он превращается в бифштекс? Или гинее, когда она переходит из рук в руки? Такова жизнь. Для торгового моряка оказаться в военном флоте столь же естественно, как поседеть, если он доживет до старости. А единственный способ его заполучить – напасть ночью, вытащить из постели, от кружки пива в таверне или из борделя, и в несколько секунд превратить из свободного человека, зарабатывающего на жизнь, как ему вздумается, в завербованного, не могущего по своей воле ступить на берег без риска быть поротым на всех кораблях флота подряд. Буш не больше сочувствовал завербованным, чем жалел сменяющийся ночью день.

Хорнблауэр по-прежнему смотрел на вербовочный отряд и на рекрутов.

– Возможно, это война, – медленно выговорил он.

– Война! – воскликнул Буш.

– Мы узнаем, когда придет почта, – сказал Хорнблауэр. – Полагаю, Парри мог бы сообщить нам, если б захотел.

– Но… война! – повторил Буш.

Толпа двигалась в сторону дока, шум затихал, и Хорнблауэр повернулся к двери, вынимая из кармана массивный ключ. Войдя в дом, они увидели на лестнице Марию с незажженной свечой в руке. Мария была в длинном пальто поверх ночной рубашки, видимо, чепец она надевала в спешке, ибо из-под него выбивались папильотки.

– Вы целы! – выдохнула она.

– Конечно, мы целы, Мария, – ответил Хорнблауэр. – Что, по-вашему, могло с нами статься?

– На улице такой шум, – сказала Мария. – Я выглянула. Это что, вербовочный отряд?

– Он самый, – ответил Буш.

– Это… это война?

– Очень может быть.

– Ох, – Мария была убита. – Ох!

– Не стоит беспокоиться, мисс Мария, – сказал Буш. – Бони не скоро сможет привести свои плоскодонные посудины в Спитхед.

– Не в этом дело, – ответила Мария. Она смотрела только на Хорнблауэра, забыв о существовании Буша.

– Вы нас оставите! – сказала она.

– Если потребуется, я буду исполнять свой долг, Мария, – сказал Хорнблауэр.

Мрачная фигура поднялась по лестнице из подвального этажа – миссис Мейсон. Она была без чепца, так что каждый мог созерцать ее папильотки.

– Этим шумом вы перебудите других моих джентльменов, – сказала она.

– Мама, они думают, будет война, – воскликнула Мария.

– Может, это не так и плохо, если некоторые заплатят, что задолжали.

– Я сделаю это сию же минуту, – запальчиво произнес Хорнблауэр. – Сколько я вам должен, мистер Мейсон?

– Пожалуйста, мама, пожалуйста, – вмешалась Мария.

– Заткнитесь, мисс, – отрезала миссис Мейсон. – Только из-за тебя я давным-давно не выгнала этого молодого щеголя.

– Мама!

– «Я заплачу, сколько должен» – он говорит, что твой лорд. А у самого в сундуке ни одной рубашки. Да и сундук его давно был бы в ломбарде, если б не я.

– Раз я сказал, что я заплачу, значит я заплачу, миссис Мейсон, – с невероятным достоинством объявил Хорнблауэр.

– Давайте-ка посмотрим, какие у вас такие деньги, – настаивала миссис Мейсон, ни мало не убежденная. – Двадцать семь шиллингов и шесть пенсов.

Хорнблауэр извлек из кармана штанов пригоршню серебра. Но этого оказалось мало, пришлось ему вытащить банкноту из нагрудного кармана. При этом стало видно, что их там еще много.

– Вот как! – сказала миссис Мейсон. Она смотрела на деньги в своей руке, словно это чистое золото, и на ее лице боролись противоречивые чувства.

– Я думаю так же предупредить вас, что съезжаю, – резко объявил Хорнблауэр.

– О нет! – воскликнула Мария.

– У вас такая хорошая комната, – сказала миссис Мейсон. – Не станете же вы от меня съезжать из-за нескольких поспешных слов?

– Пожалуйста, не оставляйте нас, – взмолилась Мария. Хорнблауэр был в полном замешательстве. Бушу трудно было не улыбнуться, глядя на него. Человек, который не потерял головы, играя по крупной с двумя адмиралами, человек, который дал бортовой залп, вытащивший «Славу» из глины под огнем каленых ядер – оказался совершенно беспомощным перед двумя женщинами. Заплатить по счету и съехать было бы эффектным жестом – если понадобится, заплатить за неделю вперед, как принято в таких случаях – и отрясти прах с ног. Но с другой стороны, тут ему позволяли жить в долг, и съехать, как только появились деньги, было бы черной неблагодарностью. Оставаться же в доме, где знают его секреты, тоже малоприятно. Хорнблауэр, стыдящийся любого проявления человеческих слабостей, вряд ли будет чувствовать себя уютно с людьми, знающими, что он был настолько по-человечески слаб, чтоб оказаться в долгах. Буш ощущал все, что переживал Хорнблауэр в этот момент, его добрые чувства и его озлобление, И он любил Хорнблауэра даже смеясь над ним, уважал, даже сознавая его слабости.

– Когда джентльмены ужинали? – спросила миссис Мейсон.

– Я не помню, чтобы мы ужинали, – ответил Хорнблауэр, взглянув на Буша.

– Так вы голодные! Давайте-ка я приготовлю вам завтрак. Как насчет парочки толстых отбивных каждому?