Деникин. Единая и неделимая - Кисин Сергей Валерьевич

Понятно, что при таком раскладе воспринимать всерьез несколько тысяч голодранцев генерала Деникина Краснов не собирался. Просто не верил в то, что в финансовом и военном смысле дышащая на ладан Добрармия после такого афронта у Екатеринодара еще на что-то способна. Не хотел в это верить.

Справедливости ради следует заметить, что германофильство Краснова и иже с ним было далеко не главенствующим течением на вольном Дону, вообще не привыкшем кому-либо подчиняться. В самом Войсковом Кругу он был в меньшинстве. К примеру, беспардонно отставленные от посольских обязанностей генералы Сидорин, Семилетов и полковник Гущин в открытую выступали против пронемецкой позиции атамана. Родзянко и кадеты не стеснялись поливать его грязью в местной прессе (Родзянко за это даже выслали на Украину).

Назначенный председателем Совета управляющих отделами и управляющим Отделом иностранных сношений в донском правительстве генерал Африкан Богаевский, не стесняясь, проводил «проденикинскую» политику. Член президиума Круга, войсковой контролер Аркадий Епифанов открыто предупреждал атамана, что союзники ему не простят заигрываний с немцами и что казакам надо отступать перед тевтонским напором, как это делает Добрармия, а не устилать им путь цветами. Краснов обиделся: «Хорошо Добровольческой армии: у нее нет ни земли, ни народа, она может идти хотя до Индии, но куда я пойду со станицами, хуторами, со стариками и детьми? Нет, кто бы ни пришел сюда, я останусь в Новочеркасске и не выдам Донского войска».

Не даром Деникин сокрушенно заметил: «Наиболее тяжелые отношения установились у нас с донским атаманом».

Дабы выяснить эти отношения, стороны договорились об официальном свидании. Более чем дипломатично — не в Новочеркасске, не в Мечетинской, а посередине — в станице Манычской.

Атаман прибыл на пароходе «Вольный казак» в компании назначенного председателем совета управляющих и управляющим Отделом иностранных дел Богаевским (дабы окончательно не ссориться с Деникиным), генерал-квартирмейстером штаба Донской армии полковником Кисловым и кубанским атаманом Филимоновым, бежавшим на Дон после падения Екатеринодара. Деникин подъехал на автомобилях с генералами Алексеевым и Романовским, полковниками Ряснянским и Эвальдом.

Командующий Добрармии с ходу высказал Краснову все, что он думает по поводу военного сотрудничества с немцами («недопустимо, чтобы добровольцы участвовали с немцами. Добровольческая армия не может иметь ничего общего с немцами»).

Однако туг уже атаман расправил погоны, кичливо заявив, что он «уже более не бригадный генерал, каким знал атамана на войне генерал Деникин, но представитель пятимиллионного свободного народа, и потому разговор должен вестись в несколько ином тоне». Того скромного столичного подъесаула с лихо закрученными усиками, военного корреспондента «Русского инвалида», с которым Деникин ехал в поезде на японскую войну и которому намекал на присущий в его статьях элемент «поэтического вымысла в ущерб правде», уже не было — пернач обязывал.

Показная бойкость добровольческих визитеров не смутила — называть себя «представителем пятимиллионного свободного народа», будучи избранным в качестве компромиссной фигуры всего лишь от 10 «белых» станиц, тогда как 124 оставались под красными, было слишком самонадеянно (Богаевский постарался осведомить Деникина обо всех тонкостях).

Краснову напомнили о 6 млн рублей, которые были обещаны Добрармии еще покойным атаманом Калединым на продолжение борьбы. Тот по-торгашески обронил: «Хорошо. Дон даст средства, но тогда Добровольческая армия должна подчиниться мне». Деникин вспылил: «Добровольческая армия не нанимается на службу. Она выполняет общегосударственную задачу и не может поэтому подчиниться местной власти, над которой довлеют областные интересы».

Когда главком поднял вопрос о совместных действиях на Нижнем Дону, атаман преспокойно предложил добровольцам вообще убраться с Дона. На Волгу, к Царицыну, искать военного счастья в крестьянских губерниях, сплошь настроенных пробольшевистски. Ход красивый — Краснов вроде как и не отказывается от сотрудничества, даже согласен подчинить Деникину партизан слабозаселенных Нижне-Чирского и Великокняжеского районов. Однако это было именно то, от чего еще Корнилов отказался зимой — поход на безлюдные зимовники, где не прокормишь даже небольшую армию ни зимой, ни летом. Да и таким образом с красновских глаз долой убирался бы мощный конкурент, которого надо было держать подальше не только от Дона, но и от подозрительно косящихся на добровольцев германцев. Весьма вероятно, что эта комбинация как раз и была подсказана Краснову командованием оккупационных войск. В любом случае он ничего не проигрывал — воюй на Волге добровольцы успешно, Царицын ушел бы после победы под атаманскую власть, безуспешно — одной проблемой меньше.

Но Деникина с Алексеевым на мякине не проведешь. Пройти с 2,5 тысячи измученных Ледяным походом добровольцев с боями несколько сотен верст до густонаселенного рабочими Царицына, где искать возможности соединиться с кочующими по заволжским степям уральскими казаками атамана Александра Дутова, было стратегически самоубийственно. К тому же Деникин уже давно определил своей более надежной базой именно Кубань, где ему был гарантирован самый теплый прием и пополнение среди местного линейного казачества. Добровольцев ждали терцы, черкесы, горцы. Уйти отсюда означало обречь потенциальных новобранцев и союзников на истребление неорганизованными, но зато куда более многочисленными и лучше вооруженными красными отрядами. Да и продовольственная база Кубани — не чета голодным манычским степям.

«На Царицын я теперь не пойду. Я обязан раньше освободить кубанцев — это мой долг, и я его исполню», — приводит Краснов в своих воспоминаниях слова Деникина. Генерал помнил, кому обязан тем, что Добрармия не перестала существовать после поражения под Екатеринодаром. Редкое качество для военного человека, который должен быть циником по природе. Своим моральным принципам Деникин не изменял даже в самые тяжелые дни.

Похоже, что именно этого и добивался атаман — добровольцы уходили на Екатеринодар, донцы — на Воронеж и Царицын. В стороны, прямо противоположные. Очень символично для понимания причин будущего поражения Белого движения.

ГЕРМАНСКИЙ САПОГ

Только один вопрос был решен окончательно и бесповоротно — отношение к оккупантам. Здесь Деникин и Алексеев оставались единодушны. Алексеев утверждал: «Союз с немцами морально недопустим, политически нецелесообразен». По его мнению, связь России с Германией сулит ей такую формулу: «политически — рабы, экономически — нищие…» Деникин категорически запрещал своим подчиненным любые контакты с оккупантами. Из армии были выдворены открытые германофилы: доктор Всеволжский, Ратманов, Сивере и другие. Даже попытки немцев через майора Кохенхаузена завязать невинные сношения со штабом армии в виде упорядочения движения коммерческих судов через Новороссийский порт, как и в случае с Дроздовским, наталкивались на вежливый, но решительный отказ. Вряд ли дело было только в аморальности тевтонской помощи, с совестью руководство Добрармии как-то умудрялось справляться. Вероятнее всего, расчет делался на реакцию Антанты, победа которой казалась Деникину несомненной, но которая бы впоследствие припомнила Белой Армии германские шашни. К тому же не пошедшая на поводу у кайзера и не признавшая «брестской капитуляции» Белая Россия, по мысли руководства Добрармии, вполне обоснованно рассчитывала стать полноправной участницей будущей мирной конференции и претендовать на свою долю от раздела пирога победителей. Если уж она была не в состоянии воевать с Германией, то хотя бы не пачкать руки сотрудничеством была вполне в состоянии.

Тем более, для «пачкания» существовали руки донского атамана, который по соглашению с германцами получал от них вооружение и амуницию, делясь при этом с Деникиным. На общественном уровне и в прессе перепалки между донцами и добровольцами продолжались, то обостряясь, то затихая. Как говорится, ничего личного — просто за прошедший год между ними скопилось слишком много претензий друг к другу.