Зеленая брама - Евгений Долматовский

«Соединение Снегова» — это 8-й стрелковый корпус 12-й армии.

Генерал-майор Михаил Георгиевич Снегов был в армии человеком известным, одним из первых генералов, удостоен­ных в Великую Отечественную ордена Красного Знамени (за Перемышль). О его храбрости писала «Правда» еще в августе сорок первого.

Я говорил с ним лишь однажды, вероятно, первого или второго августа. Положение 8-го корпуса уже было тяже­лейшее, но генерал, узнав, что я из армейской газеты, отор­вался от карты, спросил, здесь ли Аркадий Гайдар. Они, оказывается, были знакомы еще по гражданской войне. Я ответил, что Гайдар в Киеве...

Но это было так давно! Памятник Гайдару на днепров­ской круче в Каневе; уже четверть века нет среди нас Михаи­ла Георгиевича Снегова.

Сопоставив письма и свидетельства, собравшиеся на моем рабочем столе, я пришел к убеждению, что легенда о тайнике и танке имеет вполне реальное основание. Пятого августа, перед тем как повести остатки своих войск на прорыв, Снегов приказал загрузить в танк (точнее — в танкетку, она куда меньше) знамена дивизий и полков, а также сейфы с документами корпуса. Танкетку надо было загнать под землю, как хранилище, как своеобразную обо­лочку спрятанного...

Куда ж ее зарыли?

Якобы в одном из оврагов, именуемом Евдошиным яром, был недостроенный блиндаж. (С названием Евдошин яр тоже связана легенда, только старинная, времен крепост­ного права, легенда о неравной любви помещика и крестьян­ки, о самоубийстве девушки по имени Евдоха, что в литера­туроведении именуется бродячим сюжетом.)

Блиндаж строился для крупного штаба, вероятно, для штаба 8-го корпуса, когда приказано было держать оборону, а может, и для армейской группы. Успели врезать его в склон оврага, чтобы потом накатать сверху бревна. Но штаб Южного фронта наконец разрешил идти на прорыв, в блиндаже уже не стало необходимости, последним при­станищем штаба стала сторожка лесника.

А в недостроенный блиндаж вкатили танкетку, забро­сали землей, заровняли, даже выложили дерном поверх­ность.

Все это трудно выдумать. Сведения и сообщения пришли с разных сторон и продолжают поступать поныне.

Перед нами легенда и рабочая гипотеза.

Странно и прекрасно, что танкетку не нашли немцы. Откуда я знаю, что они не нашли? Не только из вышепри­веденного письма Сторчака. Ведь если бы нашли, про такую находку раззвонили бы во всех газетах. Знамен 8-го корпу­са не было среди трофеев вермахта. Это тоже известно.

Задаю себе вопрос: почему генерал Снегов, вернувшийся из плена и продолжавший служить в Советской Армии до 1960 года, до своей кончины, ни разу не съездил в Под­высокое?

Ответ не однозначен. Командир корпуса мог и не знать, в каком овраге по его приказу зарыта танкетка. Не сам же он закапывал знамена! Он был тяжело ранен и 7 августа на носилках захвачен в плен.

Можно понять и нежелание генерала побывать на ме­стах, как он считал, своего позора.

Я связался с родными Михаила Георгиевича. У него три сына-офицера. Полковник Юрий Михайлович Снегов принес мне пластиковый пакет с бумагами отца.

Пакет нашли после смерти Михаила Георгиевича, он хранился в семье, но к нему не прикасались.

Семейная реликвия — тетрадка, сшитая синими нитками из половинных листков какой-то иностранной разграфлен­ной бухгалтерской книги.

Оказывается, Снегов в плену писал стихи, по правде говоря, не очень складные, но пронзительно-искренние. Исключительно лирические миниатюры. Но я почувство­вал, разбирая эти карандашные записи, что генерал опасал­ся — вдруг стихи попадут в руки его палачей — и пользо­вался лирикой, как неким шифром. Значит, я вижу только верхушку айсберга — не им ли стала в плену его оледенев­шая душа?

Мне часто приходится читать чужие рукописи, так или иначе не предназначавшиеся для моих глаз, и я всегда испытываю чувство неловкости при непрошеном вторжении в чужой мир, будто пойман при подглядывании. Сын ге­нерала снимает с меня эту тяжесть — читайте!

В той же тетрадке — дневниковые записи, разговор с са­мим собой.

Знаю, Снегов слыл суровым солдатом и в концлагере, уже на территории Германии, был избран товарищами председателем тайного суда офицерской чести. Он беспо­щадно карал предателей и изменников (об этом генерал М. Ф. Лукин рассказал писателю, биографу Снегова — Александру Васильеву).

Но послушайте, сколько нежности и любви к солдату в полустершейся карандашной записи, сделанной генералом в неволе:

«Не забыть никогда того дивного выражения, полного невыразимой теплоты и чувства высокого подвига, что светилось в этих сотнях и тысячах серых и голубых глаз.

Так могут смотреть только истинные герои, скромные, простые и незаметные, которые молча и всецело отдали жизнь свою для спасения любимой Родины...»

Я невольно задерживаюсь взглядом на каждой страни­чке, читаю душу этого незаурядного воина, а задача передо мной стоит другая: уверен — найду что-то, относящееся к Евдошиному яру!

Мы с Юрием Снеговым перекладываем листы бумаги и набредаем на рисунки. Тем же карандашом, которым записаны стихи и мысли, нарисованы карты и схемы. Рисунок мелкий и, насколько я понимаю, зашифрованный до предела. Почему? Известно, что гестапо пыталось лестью и послаблениями в режиме склонить плененных генералов к «научной» деятельности: господа, воспользуйтесь избыт­ком свободного времени, пишите историю своих воинских соединений, проводите разбор операций, в которых при­нимали участие... Снегов не поддался на провокацию.

Карты и схемы на ветхих листках, которые я осторожно держу сейчас в руках, составлялись для себя, для памяти. Изучаю, рассматриваю каждый сантиметр через увели­чительные стекла, но не в силах разобрать, помечены ли тайники 8-го корпуса... Наверняка они здесь учтены, но как прочитать условный рисунок?

Спрашиваю Юрия Михайловича Снегова, не вспоминал ли отец о тайниках. Полковник перебирает в памяти дале­кие годы. Постойте, постойте, был случай, вероятно, един­ственный. Однажды, в первые послевоенные времена, к отцу приезжал его бывший порученец...

Вообще-то генерал Снегов ни об уманском окружении, ни о плене никому не рассказывал, всякие разговоры на больную тему пресекал с не свойственной ему в семье рез­костью. Но лет тридцать пять назад его посетил дорогой гость. Явился без предупреждения. Они обнялись, долго молчали. Когда прошла оторопь встречи, разговорились, делились воспоминаниями, генерал все его не отпускал.

Оказалось, это его тогдашний адъютант, порученец.

   —  Они о танке со знаменами не говорили?

Юрий Михайлович разводит руками... Разговор велся в соседней комнате, старались не беспокоить собеседников, не сбить их с волны, на которую оба были настроены. Но говорили о Зеленой браме, это точно.

Фамилию, имя, отчество порученца сын генерала не помнит... Звание? Про звание был разговор, вроде после возвращения из Франции адъютанта не восстановили в звании капитана, он очень обижался.

   —  Что значит — возвращение из Франции?

Оказывается, адъютант из Уманской ямы был увезен

на Запад, бежал, был в отряде маки.

   —  А откуда приезжал порученец после войны?

   —  С Украины, кажется, из Львова...

Через несколько дней полковник Снегов позвонил мне и сказал, что его мама, Вера Андреевна Снегова, обладает лучшей памятью, чем сын, и вспомнила, что фамилия адъю­танта Ганночка. Имя и отчество, простите, забыла... Как найти этого человека? Правда, он носит редкую фамилию, но достаточно ли этого?

На мое счастье, в нашей стране, и едва ли не в каждом городе, есть вдохновенные искатели и краеведы, они много знают и умеют искать...

Круг их интересов — война, которую они не помнят. Не сама война, а героизм земляков.

Я обратился к своей заочной знакомой, журналистке львовского телевидения Лесе Михайловне Козик. Она в своих поисках не раз соприкасалась с героями Зеленой брамы и присылала мне очень интересные материалы.

Я начал получать из Львова огорчительные телег­раммы — след Ганночки потерян... И вдруг — торжествую­щая депеша. Леся Михайловна обнаружила Ганночку. Он теперь живет в Полтаве, есть адрес.

«Выезжаю в Полтаву. Козик».

Чудесные и удивительные все-таки люди — эти иска­тели!

Текущие дела, весь быт — в сторону, надо прихватить полпятницы, субботу и воскресенье и лететь в Полтаву.

В понедельник — уже из Львова — телефонный звонок, а за ним письмо.

Ганночка Степан Лаврентьевич, 1905 года рождения. С 1927 года в Красной Армии, кавалерист, командир эскад­рона. Был комендантом города Перемышля, а когда Перемышль сдали во второй раз, Снегов оставил капитана Ган­ночку при себе для особых поручений.

В Зеленой браме капитан был ранен в голову. Не до госпитализации было, продолжал действовать. Надо было закопать в ближайшем яру документы и знамена. Это было последнее поручение Снегова.

А потом — плен, дорога невольников на Запад. Капитан совершил побег из плена уже во Франции (Шербур). Все верно, Ганночка воевал в маки. В апреле 1945 года, будучи в Париже, он узнает, что американцы доставили туда группу освобожденных ими из концлагеря советских