Век эмпирей - Тони Гонзалес

— Ладно, — согласился он, вставая и потягиваясь. Через несколько часов, когда все закончится, я должен буду иметь дело с сенатором Блэком и прочими подстрекателями, кто думает, что я слишком мягок для Альянса. Будь их воля, они вступили бы в войну.

Ариэль задумчиво поглядывала на него. Он никогда не мог угадать выражения ее лица, не говоря уже о мыслях.

— Господин президент, могу ли я задать гипотетический вопрос… Вы думаете, что мы должны ввязываться в войну? Я знаю, что наши вооруженные силы боеспособны, равно как и враг, с которым мы столкнулись бы на поле битвы. Но мне хотелось бы знать вашу точку зрения.

— Все достаточно ясно, — признался он. — Скажу так: если бы я знал, что могу не допустить капсулиров к участию в конфликте, я определенно выбрал бы войну. Но их потенциальная вовлеченность сильно усложняет дело… Во-первых, мы не могли бы выиграть войну без их поддержки. И во-вторых, мы потеряем больше, чем кто-либо еще, если они решат нам противостоять. Так что мой ответ на ваш вопрос — твердое нет. Легко желать войны, если живешь привилегированной жизнью, подобно большинству из нас здесь, в Федерации. Но все мечты о славе и умозрительное шапкозакидательство развеиваются, как только кого-то убьют. Не знаю, отчего многие продолжают об этом забывать.

— Привет, — сказал Корвин, стоя в дверном проеме. — Как ты?

Яна была в халате, на кухонном столе в ее квартире стояла дымящаяся чашка. Ее лицо светилось молодостью; те несколько пятен, которые он помнил в мельчайших деталях, уже исчезли. Ее темно-рыжие волосы, изначально длинные и густые, выпали; но череп уже закрывали новые, вновь отрастающие взамен прежних. Все еще спортивная, ее фигура выглядела по-другому, не столь крепкой, как раньше. Ему было трудно осознать, что женщина — по крайней мере, телесный образ, — с которой он занимался любовью перед случившимся кошмаром, была мертва, и что этот человек, каждой частицей походящий на оригинал, не был точно тот же самый.

— Я только что сделала чай, — сказала она, повернувшись к нему спиной и скрывшись в глубине помещения. — Хочешь?

— Конечно, — ответил он, изо всех сил стараясь на нее не смотреть. Ее жилье было просторным, стерильным и хорошо приспособленным, но от него веяло холодом.

— Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, лейтенант, — ответила она, наливая кипяток в чашку. — Как прошел допрос?

Корвин не был уверен, надо ли так уж давить на нее. Но он был исключительно любопытен и хотел узнать, что она помнила.

— Комиссия, казалось, была заинтересована, чтобы я согласился с тем, кто, по их мнению, стрелял в нас.

Яна поставила чашку перед ним.

— Что ты им сказал?

— Благодарю, капитан. Я сказал им правду. — Чай был еще слишком горяч, чтобы сделать глоток. — Я рассказал им в точности, что случилось там, настолько точно, насколько сам это помнил. Как твои дела?

— Что ж, отныне я для вас не «капитан», — проговорила она, садясь напротив. Даже с бритой головой, ее лицо было красиво. Но он тосковал по гриве волос, которые текли широкой волной в отсеке невесомости. — Произошла ошибка в моем управлении клоном.

Корвин почувствовал, как в животе все перевернулось.

— Не рассказывай мне…

— Я не могу больше летать на перехватчиках, — сказала она с серьезным видом. — Даже при том, что я помню полет моего «Тараниса» вплоть до того момента, когда меня убили, я понятия не имею, как я управляла им.

— Твой клон справился с управлением при полной нагрузке? — изумленно спросил Корвин. — Во флоте принято считать, что такого никогда не случается!

— Видимо, кто-то вмешался. — Она пожала плечами, отпивая чай. — В этом большая доля моей вины, что я не проверила всего сама.

— Яна, я так сожалею… — сказал он искренне.

— Не надо. Это всего лишь часть работы. Кроме того, — она показала металлический имплантат у основания черепа, — я повторно учусь, как летать в одиночку, раз уж мы говорим. Через несколько дней мой летный статус будет восстановлен, и я вновь получу возможность командовать вами.

— Яна, я должен спросить, — произнес Корвин, не в силах более сдерживать любопытство. — На что это было похоже? Что ты помнишь?

Ее лицо исказилось гневом и негодованием.

— Я помню бесполезность всех усилий… видя, как пушка оставляет пробоины в моем корабле, и неспособность что-то с этим поделать. Я помню, как убеждала тебя спасаться, что ты, очевидно, и сделал. Помню ярость, из-за того что не могу сопротивляться, глядя, как корабль разваливается вокруг меня на куски… а потом почувствовала, что меня куда-то затягивает… словно отбросило назад. Случившееся потрясло меня, помню свои мысли — «вот сейчас-то я узнаю, действительно ли я бессмертна». Потом — яркая вспышка, и это ощущение… Я отчетливо понимала, что за мной наблюдают. Я была уверена в этом… но это продолжалось недолго. Потом была тьма, и голос, спрашивающий, знаю ли я, как меня зовут. Когда я открыла глаза, я была внутри реабилитационной камеры, с этой ужасной стрижкой.

«Восхитительно», — думал Корвин.

— Наблюдали? Кто?

— Не знаю, — сказала она, вдруг показавшись уязвимой, но лишь на то мгновение, которое понадобилось, чтобы взбодриться глотком чая. — Как бы то ни было, я теперь живая, так ведь? Бессмертная часть капсулира меня не подвела.

— Было ли больно? — спросил он, помня ее крик.

— Помимо пробуждения с оскорбленным самолюбием, больше ничего не помню. Я бы не сказала, что опыт был приятным, но я буду жить, чтобы снова сражаться. И я хочу отплатить ублюдкам, которые мне это устроили.

— Капитан, — сказал он, наклоняясь, чтобы взять ее за руку. Она была поражена, но Корвин не выпускал ее ладонь. — То, что мы видели там… Корабли Республики, немаркированные дредноуты, военные корабли таккеров… происходит что-то большое, чего не было прежде, и те, от кого зависят верные решения, должны это понимать.

Яна выдернула руку.

— Все это не имеет значения, лейтенант. Мы сделали больше чем достаточно, чтобы помочь Республике Минматар, а дальше все должно идти своим ходом. У нас реальные проблемы здесь, где подсчитывают мертвых галленте, с тех пор как Хет пришел к власти, чтобы находиться с народом. Это — серьезное дело, а личный состав флота пытается превратить это в наше занятие. Когда ты отправляешься на Малкален?

Корвин чуть не подскочил.

— Как ты узнала об этом?

— Вести быстро распространяются. Кроме того, у тебя здесь репутация маменькиного сынка.

«Ну и ну», — подумал он.

— Это все, что ты думаешь обо мне?

Она смотрела в его глаза пристальным взглядом гремучей змеи.

— Ничего другого ты мне не показал, кроме того, что склонен ходить по забегаловкам.

Корвин встал.

— Это несправедливо!

— Это — действительность, — грубо оборвала она его. — Точно так же тебе отлично известно, что ваши связи — лишь отчасти являются причиной того, почему тебя избрали для этого задания. Властям нужны пилоты без агрессивных тенденций в бортовых отчетах. Калдари не будут также в восторге от мирной делегации, состоящей из пилотов, у которых пальцы скучают по спусковому механизму, верно? Оборотная сторона медали — то, что каждый адмирал этого флота к северу и к югу от Александра Нуара думает, что вы — лапочка, и тот факт, что я говорю не с клоном, лишний раз это доказывает.

У Корвина отвисла челюсть, словно в рот ему налили цемента.

— Извлеките вашу голову из задницы, лейтенант, — огрызнулась она, указывая ему на дверь. — Мирная делегация или нет, но вас посылают в логово льва. Не делайте ошибок.

Корвин вышел, не оглядываясь.

— Спасибо за чай, — пробормотал он, не зная, что еще сказать.

В иных обстоятельствах Корвин, возможно, искал бы женщину, не связанную с флотом, или политикой Федерации, или чем-нибудь подобным, чтобы сделать образом жизни только смакование радости от восхищения кем-то. Но он знал, что это пустая трата времени, и пребудет в хорошем настроении ровно столько, сколько длится оргазм. В этом высококлассном, конкурентоспособном мире капсулиров и офицеров Федерации он был ничем; некто, не заслуживающий права носить знак флота на рукаве, потому что богатство его семейства и влиятельные связи обесценивали данную привилегию.

Идя к грузовому отсеку пусковой башни, он заметил, что пилоты и прочие офицеры избегали его взгляда; в другой раз он бы перекинулся с ними словечком, подшутил бы над собой, сдерживая смех. Он попробовал осознать, почему так происходит, как делал всегда, стараясь представить себе общую картину. «Флот долгое время не проверяли, — рассуждал он, ступая в лифт, который доставит его к посадочной площадке. — Чтобы завоевать здесь уважение, надо, чтобы тебя убило или разорвало на куски под орудийным огнем. Отлично, я могу оценить это по достоинству, если все делается в соответствии со здравым смыслом».