Русская ёлка: История, мифология, литература - Елена Душечкина

Окончательно сформированный образ Снегурочки начинает свою жизнь на детских ёлках. Поэты сочиняют песни Снегурочки, как, например, песенка на слова М. Красева:

Меня все звери знают,Снегурочкой зовут.Со мной они играютИ песенки поют.

И мишки-шалунишки,И заиньки-трусишкиМои друзья,Люблю их очень я.

Ко мне лиса заходит,С лисятами всегда.Со мной по лесу бродитВолк серый иногда;

или песенка на слова Э. Эмден, в которой Снегурочка рассказывает о своём лесном домике:

Мой домик возле елиС утра засыпал снег,И ёлочки наделиПушистый белый мех,А маленький зайчишка —Пуховое пальтишкоБелей, чем снег!Белей, белей, чем снег!

Вот санки у крылечкаПолозьями скрипят,Слезает Мишка с печки,Встречает медвежат.Пора, пора на ёлку.Заедем мы за волком.Возьмём лисятИ маленьких зайчат.

На санки расписныеКовром улёгся снег.Лисята озорныеРасталкивают всех.А белые пальтишкиНа маленьких зайчишкахБелей, чем снег!Белей, чем снег!

В некоторых сценариях Снегурочка напоминает фею с волшебной палочкой, прикосновением которой она зажигает ёлку. К.Г. Паустовский, рассказывая о Кремлёвской ёлке 1954 года, пишет:

И когда Снегурочка прикоснулась к ёлке своей волшебной палочкой и зажгла на ней гроздья свечей, когда запели фанфары и шёлковые флаги всех союзных республик взвились в конце зала, — дети не выдержали и буря аплодисментов загремела вокруг.

Отныне в каждом классе перед праздником выбиралась или назначалась Снегурочка, и начиналась борьба честолюбий хорошеньких девочек и отличниц. Со свойственным ей реализмом тему школьных девочек-Снегурочек отразила Агния Барто в стихотворении 1956 года:

В классах идутразговоры и толки:— Кто же СнегурочкойБудет на ёлке?

А другое стихотворение Барто адресовано девочке, выступающей в роли Снегурочки и переживающей на празднике счастливые мгновения:

Ты сегодня отмылаЧернила на пальцах,Ты сегодня СнегуркаНа школьном балу.

…И, как полагаетсяКаждой Снегурке,Ты тоже от счастьяРастаешь сейчас.

Установившийся ритуал неизменно соблюдался на протяжении второй половины XX века. К этому времени происхождение образа Снегурочки, её связь с народной сказкой и пьесой Островского если и не были полностью забыты, то, по крайней мере, участниками детских ёлок вспоминались не так уж часто.

Каждый мифологический персонаж развивается и претерпевает изменения; в переходные эпохи этот процесс особенно активизируется. Неудивительны поэтому те перемены, которые намечаются в отношении как к образу Деда Мороза, так и Снегурочки с конца 1980-х — начала 1990-х годов.

Прежде всего это сказывается во «взрослой» поэзии. В стихотворении Е. Мякишева «Зима» (1992), напоминающем читателю о нерусском происхождении обычая новогодней ёлки и её главных персонажей, Дед Мороз и Снегурочка называются «лживыми куклами»: «Эти лживые куклы. А ель — непонятное древо» [265, 16]. Однако если ёлка действительно пришла в Россию с Запада, если образ Деда Мороза формировался по стандарту западных новогодних дарителей, то Снегурочка к этому процессу, как мы видели, не имеет никакого отношения. В своём запоздалом неприятии «немецкого обряда» поэт проявил историческую неосведомлённость. Интересные процессы наблюдаются в поэзии постмодернистов. В стихотворении Игоря Иртеньева 1989 года «Ёлка в Кремле», представляющем собой «иронические вариации на политическую историю», образы Деда Мороза и Снегурочки даны в неожиданном контексте «смешавшихся времён», в неожиданном окружении (Ленина, Дзержинского) и в неожиданном облике:

Подводит к ёлке Дед МорозСнегурочку-Каплан,Он в белом венчике из роз.Она прошла Афган.

В носу бензольное кольцо.Во лбу звезда горит.Её недетское лицоО многом говорит…

Встречаются тексты, в которых вдруг всплывают герои «весенней сказки» Островского, из гармоничного Берендеева царства перемещённые в убожество и грязь современной действительности. Таково, например, стихотворение Евгении Лавут «Снегурочка», в котором поющий и бьющий «палкой в дно тугого барабана» «мальчик Лель» провожает глазами идущую по растерзанной земле Снегурочку:

Смотри, твоя красивая сестраИдёт не торопясь и умирая.

…Сестра твоя прекрасна и бела,Забудь о ней, пастух белоголовый.

Образы Деда Мороза и Снегурочки вдруг начинают порождать вопросы, либо давно не встававшие (например, об отношении к русской православной традиции «старика в бороде, красной шубе, с мешком, где подарков на грошик») [265, 16], либо никогда ранее не поднимавшиеся, как, например, о связи Деда Мороза и Снегурочки с темой геронтофильских мотивов в русской поэзии, в результате чего «бесплотная» Снегурочка обретает плоть: «Ведь если геронтофилию понимать как известного рода влечение к лицам старческого возраста, — пишет один юморист-профессор, — то ясно: седобородый даритель рождественских ёлок, во-первых, не молод; во-вторых, притягателен во всех смыслах, а Снегурочкам, и не только им, свойственно вожделеть» [161, 67].

Свои мысли автор демонстрирует «анонимной поэмой» «Дедушка и девушка»:

А Дедин МорозикЛаскает Снегурочку.…Пусть вьюга воет —Довольна Снегурочка.

На ту же тему в одной из газет под Новый год была напечатана картинка-анекдот, на которой изображены стоящие в лесу возле ёлочки три Деда Мороза, держащие в руках по стакану; рядом валяется распитая бутылка. Один из Дедов говорит: «По последней и — к Снегурочкам…» Накануне наступления 2001 года я случайно услышала по телевизору совсем уж пошлую шутку на тему Деда Мороза и Снегурочки, где была проведена параллель между ними и персонажами романа В.В. Набокова «Лолита».

Результатом развития рекламы и появления службы обеспечения учреждений и семей Дедами Морозами и (в меньшей степени) Снегурочками стало активное «размножение» этих персонажей, некогда существовавших в единственном «экземпляре» (вспомним хотя бы рекламную новогоднюю заставку программы Общественного Российского телевидения 2000 года, где на телевизионный экран выбегало несколько маленьких,толкающих друг друга Дедов Морозов). Посещение мэром Москвы Ю.М. Лужковым Великого Устюга, где ему угодно было сказать, что родиной Деда Мороза является именно этот город, привело к тому, что в Великом Устюге даже летом уличные продавцы штучного товара иногда наряжаются в дедморозовские костюмы[5]. Этот факт привёл к тому, что в настоящее время целых три города борются за звание города — родины Снегурочки. Хочется надеяться, что в этой борьбе победит Кострома, связанная с местами, в которых создавалась «весенняя сказка» Островского.

Мы являемся свидетелями активного процесса изменения и усложнения образов Деда Мороза и Снегурочки. Их функции в рождественско-новогоднем ритуале (и не только в нём) меняются с каждым годом. К чему этот процесс в конце концов приведёт, покажет только время.

Вместе с «вхождением России в мировое сообщество» русский Дед Мороз переоделся из белой шубы в красный наряд, сблизившись тем самым с Санта Клаусом. Характерной для наших дней тенденцией в трактовке образа Деда Мороза представляется и взгляд на него как на «демона советского новолетия», совершающего насилие над православной традицией [4, 372]. Его появление в новогоднюю ночь, приходящуюся (после смены календаря в 1918 году) на Филиппов пост, для православного верующего действительно выглядит кощунственно. Но осмелюсь предположить, что в сознании большинства встречавших и встречающих Новый год этот факт давно уже не имеет никакого отношения к православной традиции. Встреча Нового года в ночь на 1 января превратилась в интернациональный ритуал, в котором и в России, и за границей участвуют люди самых разных вероисповеданий. И с этим, видимо, уже ничего не поделаешь. Да и стоит ли пытаться?