Звезды царской эстрады - Коллектив авторов

Каждая песня Александра Николаевича воспринималась залом с упоением.

Особенно много аплодисментов вызвали “Мадам уже падают листья”, “Сероглазочка”. К сожалению, голос певца иногда подводил. Особенно трудно было тянуть высокие ноты, голос как бы вибрировал, и чувствовалось, что пение дается с большим трудом. Но что поразило, это жестикуляция. Очень красивые и плавные движения в такт. Зал требовал петь еще и еще. Причем назывались вполне конкретные песни. Так Вертинский очень трогательно спел “Над розовым морем”.

Были в концерте и песни советских авторов. Была исполнена песня на слова Льва Никулина “Ты уходишь в далекие страны” (эта запись у меня тоже сохранилась, хотя ни в один из дисков не вошла).

Некоторые песни артист исполнял, как бы иронизируя над собой, в том числе “Марлен из Голливуда” и “Без женщин”, вызывая смех в зале. Весь концерт продолжался сравнительно недолго. Публика расходилась под большим впечатлением, и многие жалели, что не смогли услышать свои любимые песни. А где их можно было тогда услышать? Только на концертах. Диски, выпущенные за границей, были редкостью, а в СССР издалось очень ограниченное количество (в 1944 году было выпущено восемь пластинок Вертинского, но крайне малым тиражом, и потому об этом факте известно далеко не каждому биографу А. Н.).

И скажу еще, что это на самом деле совершенно разные восприятия – слушать пластинку или видеть певца вживую».

Несмотря на солидный по советским меркам достаток и шикарную квартиру на Тверской, Александр Николаевич как артист ощущал свою ущемленность – власть делала вид, что его не существует. В 1956 году Вертинский, который ощущал себя, по выражению поэта Ильи Сельвинского, «виолончелистом без канифоли: играет, а в зале не слышно», написал полные горечи строки[40]:

«Лет через 30–40, я уверен в этом, когда меня и мое “творчество” вытащат из “подвалов забвения”» и начнут во мне копаться <…> – это письмо, если оно сохранится, будет иметь свое “значение” и, быть может, позабавит радиослушателей какого-либо тысяча девятьсот… затертого года!

<…> Где-то там… наверху всё еще делают вид, что я не вернулся, что меня нет в стране. Газетчики и журналисты говорят: “нет сигнала”. Вероятно, его и не будет.

А между тем я есть! И очень “есть”! Меня любит народ! (простите мне эту смелость). 13 лет на меня нельзя достать билета!

Я уже по 4-му и 5-му разу объехал нашу страну. Я пел везде – и на Сахалине, и в Средней Азии, и в Заполярье, и в Сибири, и на Урале, и в Донбассе, не говоря уже о центрах. Я заканчиваю уже третью тысячу концертов. В рудниках, на шахтах, где из-под земли вылезают черные, пропитанные углем люди, – ко мне приходят за кулисы совсем простые рабочие, жмут мне руку и говорят: “Спасибо, что Вы приехали! Мы отдохнули сегодня на Вашем концерте”.

<…> Все это дает право думать, что мое творчество, пусть даже и не очень “советское”, – нужно кому-то и, может быть, необходимо.

<…> Я не тщеславен. У меня мировое имя, и мне к нему никто ничего добавить не может. Но я русский человек! И советский человек. И я хочу одного – стать советским актером. Для этого я и вернулся на родину. Ясно, не правда ли?

<…> В декабре исполняется 40 лет моей театральной деятельности. И никто этого не знает. Верьте мне – мне не нужно ничего. Я уже ко всему остыл и глубоко равнодушен.

Но странно и неприлично знать, что за границей обо мне пишут, знают и помнят больше, чем на моей родине!»

В конце жизни Вертинский написал книгу об эмигрантских странствиях «Четверть века без родины», сценарий «Дым без Отечества», книгу мемуаров «Дорогой длинною…». Воспоминания остались незаконченными. 21 мая 1957 года артист, написав тринадцать страниц книги, умер в гостинице «Астория» в Ленинграде.

Антракт

Баян и Пьеро

Я мила друга знаю по походке,

Он носит, носит серые штаны…

Из репертуара Ю. С. Морфесси (авторы неизвестны)

Сколько вычурных поз,

Сколько сломанных роз,

Сколько мук, и проклятий, и слез!

«Дни бегут», А. Н. Вертинский

Мемуары Вертинского появились лет на тридцать позже книги Морфесси. Нет сомнений, что воспоминания коллеги, изданные в 1931 году, Александр Николаевич внимательно читал. В это время он и сам обретался на Елисейских Полях. Уж слишком много прослеживается параллелей в этих книгах…

В повести Александра Куприна престарелые актеры ссорятся в богадельне.

«– Прошу вас, пьяный актер Райский, прекратить вашу дурацкую декламацию!

…Мы не в кабаке, где вы привыкли кривляться за рюмку водки и бутерброд с килькой.

– А-а! Ты забыл разницу между нами? Негодный! Это целая бездна. Во мне каждый вершок – великий артист, вы же все – гниль и паразиты сцены.

– Молчите, старый дурак. Я вам размозжу голову первым попавшимся предметом!

– Актер! Вы на ярмарках карликов представляли.

– А вы – вор! Вы в Иркутске свистнули из уборной у Вилламова серебряный венок и потом поднесли его сами себе в бенефис».

Отношения Вертинского и Морфесси сродни этой сцене. Вертинский не поленился, написал очерк «О Ю. Морфесси» – столь же неприязненный, как и то, что пишет Морфесси о Вертинском в своей книге. Это общая черта – актерская самовлюбленность, упоение успехами, действительными и воображаемыми, перечисление титулованных знакомцев и поклонников и т. д.

Начинается сведение старых счетов с мелочей. Рассказывая о своей работе в Доме актера в 1919–1920 гг. в Одессе, Александр Николаевич ни словом ни упоминает того факта, что ресторан, где он пел, принадлежал Морфесси. Зато Александру Николаевичу очень приглянулась душещипательная сцена на берегу Днестра, вычитанная им в книге Юрия Спиридоновича.

«…Переезды в некоторых местах Бессарабии из одного города в другой по широким русским просторам в архаическом дилижансе и поездка пароходом по Дунаю – это такое удовольствие, какого в другом месте ни за какие деньги не получишь. И даже та тяжелая грусть, с какой я, стоя около городка Сороки рядом с румынским пограничником на берегу Днестра, смотрел на расстилавшуюся по ту сторону реки русскую землю, теперь кажется мне радостью. Словно повидал самое близкое, самое дорогое существо.

Было это 1 мая. И ясно доносились с того берега звуки разудалой гармоники, горластое пение, и отчетливо видны были пляски комсомольцев, собравшихся на берегу реки,