Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях - Константин Базили

На основании Лондонского трактата делалось Мухаммеду Али предложение от Порты о потомственном обладании Египтом и пожизненном управлении Южной Сирией (Палестиной) по черте от Белого мыса (Рас ан-Накура) на Средиземном море до Тивериадского озера, с тем чтобы предложение это, поддержанное агентами великих держав, было принято пашой в течение десяти дней и были бы в этот десятидневный срок отданы предписания его войску очистить остальную Сирию, Адану, Кандию и Аравию при немедленной сдаче султанского флота.

В случае несогласия паши на это предложение Порта ограничивалась уступкой Египта в потомственное владение и давала паше еще десятидневный срок на принятие этого условия, предоставляя себе в случае вторичного отказа паши действовать по своему усмотрению после предварительного совещания с союзниками. Так как во всяком случае Северная Сирия возвращалась Порте, то еще в продолжение переговоров с пашой и прежде исхода положенных сроков военные действия могли открыться у берегов ливанских и прекращались сообщения морем между Сирией и Египтом. Что же касается до обычной угрозы Мухаммеда Али походом Ибрахима в Малую Азию, то в случае исполнения этой угрозы союзные державы постановили между собой условия о занятии их флотами Босфора и Дарданелл для прикрытия османской столицы, а корпус русских войск был готов из Одессы и Севастополя переплыть Черное море и идти навстречу Ибрахиму.

Известие о Лондонском трактате было доставлено в Сирию английским коммодором Непиром, который 1 августа неожиданно явился пред Бейрутом с четырьмя линейными кораблями и одним фрегатом. Коммодор надеялся своим появлением, обнародованием воли великих держав и призывом к народонаселениям во имя султана возжечь новое пламя бунта на Ливане, бросить в робость египетские войска и привлечь к себе полубригаду десантного войска султана, которая участвовала в ливанском походе, как мы уже видели, а за свои бесчинства в горах была уже отозвана Сулейман-пашой и расположена лагерем близ Бейрута на берегу моря. Английские корабли стали на шпринг по обеим сторонам этого лагеря и объявили, что султанское войско поступило под их покровительство с воспрещением египетским генералам отдалять от этого пункта турецких солдат.

Угрозы, внушения, прокламации — все было употреблено в виду войска и народонаселения в предзнаменование скорого открытия военных действий. Но все было всуе. Нельзя в этом случае не упрекать Непира в слишком опрометчивом и хлопотливом усердии для скорейшего исполнения Лондонского трактата. Во-первых, он хотел действовать на племена, подвластные султану, и на войско султана, не имея при себе ни одного сановника Порты, не предъявляя даже султанского фирмана в оправдание и в узаконение своих речей и действий. Во-вторых, он наудачу призывал к восстанию племена, еще недавно наказанные за свой бунт и обезоруженные, упуская из виду, что 30 тыс. египетского войска занимали горы или были готовы туда вступить, и не имея никаких материальных средств, чтобы с моря оказать горцам малейшее содействие, малейшую защиту. Что касается до султанских войск, слова и поступки коммодора послужили только к оправданию роли, которую в это время играл Мухаммед Али относительно экипажей изменнически задержанного им флота, — роли защитника ислама от злого умысла неверных. Хасан-паша, который командовал этим войском, с гордостью отверг заодно со своими офицерами услуги англичан и отказался от всяких сношений с ними.

Ни обещания, ни угрозы коммодора не могли быть поддержаны. Чрез несколько дней турецкое войско пред его глазами покинуло прибрежный лагерь, и, так как египетские генералы не могли положиться на верность этого войска, оно было направлено чрез Ливанские горы в Баальбек. Но всего более повредила успеху коммодора простая риторическая ошибка в употреблении эпитетов, свойственных гению арабского языка: в одной из прокламаций, которыми призывал он жителей к восстанию противу египтян, он обещался оказаться милосердным к городу Бейруту. В арабском неудачном переводе милосердие коммодора было выражено одним из девяти эпитетов, исключительно присвоенных Аллаху. Притязание это показалось богохульным мусульманскому народонаселению, и при всей ненависти к египтянам оно с сугубым фанатизмом стало чуждаться христиан даже тогда, когда они сулили ему освобождение.

Во весь август безуспешно длились попытки коммодора и оскорбительные его вызовы к египетским властям. Внук Мухаммеда Али был уже отозван в Египет при первом известии о происходившем в Бейруте. Сулейман-паша направлял всю свою деятельность к обузданию фанатических порывов мусульманской черни и даже войска египетского, озлобленного на христиан за восстание горцев и ныне оскорбленного в религиозном своем чувстве поведением англичан. К коммодору поспели еще два линейных корабля. Согласно со смыслом трактата сношения морем между Сирией и Египтом были прерваны, и транспорты, отправленные Мухаммедом Али к сирийской армии, делались призами.

При невозможности военных действий между флотом и армией коммодор, досадуя на свое бездействие, пытался подкупить Сулейман-пашу и от имени султана сулил ему миллионы и пожизненно любой пашалык[235]. Но старый наполеоновский офицер отверг все эти предложения. В предчувствии наступавшей борьбы в нем будто оживала пылкая ненависть к имени англичан с воспоминаниями удалой юности, проведенной во французских походах. Поступки коммодора повредили успеху предприятия. Непир владеет, без сомнения, великими военными дарованиями; но он не вникнул ни в положение края, ни в дух его жителей, ни в характер лиц; он не постиг тех политических соображений и видов человеколюбия, под знамением которых были приняты решения лондонских конференций и вне которых был бы неминуемо помрачен и самый вожделенный успех. Вместо спокойствия, подобающего предприятию, основанному на решениях четырех великих держав, в его последовательных неудачных попытках выказывалась внутренняя его досада за то, что не ему, не ему одному было предоставлено решить великий вопрос восточного дела, подобно тому как он решал счастливой дерзостью на Тахо судьбы Португалии за несколько лет перед тем.

В ответ на угрозы коммодора Сулейман-паша сообщил консулам союзных держав упорный отказ старого паши от сделанных ему предложений и его решимость отстоять саблей то, что саблей было добыто, и отразить всякое покушение флота на береговые пункты Сирии. Исполняя волю своего повелителя, Сулейман-паша тогда же предчувствовал, что дела примут пагубный оборот.

Предпринятая система защиты была безумна, ибо нет никакой физической возможности даже самой многочисленной армией закрыть берег, везде доступный на протяжении 800 верст действиям неприятельского флота, могущего по своему произволу выбрать время и место для атаки. Притом во всяком азиатском войске всего более надо дорожить первым впечатлением и беречь солдата от испуга первой неудачи. Мнение Сулеймана состояло в том, чтобы очистить весь сирийский берег, за исключением одной Акки, а занять армией внутреннюю линию между Халебом, Хамой, Хомсом, Дамаском, Набулусом, Иерусалимом с передовыми наблюдательными постами в отличных военных позициях Баальбека и Антиохии. Главная ошибка Мухаммеда Али состояла, впрочем, не в стратегических соображениях, а в том, что он слишком полагался на влияние эмира Бешира между племенами ливанскими и верил в заступничество Франции, верил в журналы, в речи Тьера, ждал с часу на час пособия противу союзных держав и открытия европейской войны.

Его сирийская армия простиралась в это время до 75 тыс., она была всем снабжена на один год. Вместо того чтобы, согласно с мнением Сулейман-паши, поберечь свое войско, избавиться от тяжкой заботы содержания в повиновении озлобленных горцев, завлечь во внутренность края неприятеля и тем лишить его всех выгод содействия с моря, продлить войну, в которой все материальные преимущества были на его стороне, дать почувствовать побережному народонаселению всю тягость театра военных действий при необходимости доставления припасов и подвод султанскому войску и тем охладить расположение народа к туркам, которые не замедлили бы своим поведением возбудить негодование сирийских племен и заставить их вздыхать о египтянах, — вместо столь очевидных выгод, к которым можно еще присовокупить вероятность скорых несогласий между английскими и турецкими офицерами, Мухаммед Али расположил свои войска по береговым пунктам от Тарсуса до Газы. Правое крыло этой непомерно обширной операционной черты опиралось на Антиохию, где сосредоточивались две бригады, левое крыло — на кавалерию, расположенную в равнинах между Аскалоном и Яффой. Нерегулярная кавалерия (башибузук) стерегла Таврийские округа от вторжения малоазийского войска султана. Три батальона, шесть эскадронов и артиллерийский полк занимали Акку, а центром военных операций был Бейрут, где сосредоточивались 12 тыс. пехоты, 5 тыс. албанцев и до 4 тыс. ополчения горцев набулусских и друзов ливанского князя. Весь сирийский берег от Тарсуса до Хан-Юнеса, крайней оконечности Сирии в Суэцкой пустыне, был объявлен в осадном положении[236]. Гражданские власти поставлены в зависимость военного начальства, и всякое политическое преступление подлежало военному суду. Караваны верблюдов тянулись из Египта через пустыню с военными снарядами и с зимней одеждой для войска.