Я люблю Капри - Белинда Джонс

Некоторое время я медлю с ответом.

— Ну. Роза рассказала мне о нем немного. На самом деле…

Тут распахивается дверь, и в магазин врывается породистая леди пятидесяти с хвостиком лет. Она выглядит так, будто спорхнула со страниц «Татлера» — из раздела светской хроники.

— Дорогуша, вы должны мне помочь! — восклицает она. — Проклятая авиакомпания потеряла мой багаж — одним богам ведомо, когда я его теперь получу! А мне позарез нужно одеться к ланчу в «Канцоне» — что-нибудь эффектное, потому что там будет одна… ну, словом, соперница! Еще мне нужен купальник и саронг для яхты. Потом вечернее платье и что-нибудь уютное, чтобы накинуть на плечи, когда станет прохладно. Консьерж сказал, вы могли бы мне помочь.

Мама не успевает и слова сказать, как посетительница доверительно сообщает:

— Вообще-то, он советовал спросить Люка, но я бы предпочла, чтобы мне помогла женщина. Итальянские мужчины слишком отвлекают внимание!

Мама улыбается, она в своей стихии:

— Присядьте пока, а я подберу пару вещей. Мне кажется, днем будут выгодно смотреться мягкие золотистые тона, они так пойдут к вашему оттенку кожи. Не сомневаюсь, в солнечном свете вы с легкостью затмите соперницу! А для вечера мы подберем что-нибудь более театральное. Вот это синее платье цвета ночного неба с шифоновыми рукавами — смотрите, какое замечательное…

Несмотря на мамин талант мгновенно подобрать человеку одежду, эта дама все-таки займет некоторое время, так что я решаю взяться за кабинет. А что рассказала мне Роза, я поведаю маме чуть позже.

Я стою перед старым письменным столом Винченцо, сработанным из розового дерева. Все конторские книги Люка уже разобрал, а все необходимые адреса, имена и телефоны переписал в свои записные книжки, так что сейчас мне предстоит только просмотреть старые бумаги и большую часть из них выбросить. Я сажусь в кресло, придвигаюсь поближе к столу и думаю: интересно, не здесь ли Винченцо читал Люка мамины письма? А где садился Люка? Наверное, он приносил табурет из-за прилавка. Или усаживался на стопку модных журналов и телефонных справочников в углу.

Я беру в руки набор письменных принадлежностей в кожаном пенале, но, когда я его открываю, оказывается, что на самом деле это рамка с фотографиями. С одной стороны — моя мама, лет одиннадцати от роду, обнимает Винченцо и гордо улыбается в объектив. Она будто говорит: «Это — мой папа!» С другой стороны — я, лет пяти, сижу у мамы на коленях. Мои ноги похожи на две коротенькие булочки, торчащие из оборчатого платья. Волосы — помесь Ширли Темпл и Мейси Грей. Неудивительно, что Люка влюбился — кто бы устоял? Я ставлю рамку на стол и представляю, как здесь сидел мой дед и смотрел на эти фотографии. Девочки выросли, но он так и не увидел их взрослыми.

Из магазина доносится взрыв смеха и возглас: «Ну раз так — тогда я возьму две!» Надо признать, мама умеет обходиться с клиентами. И хотя она все еще не решила, останется она здесь или нет. я начинаю думать, что остаться — было бы для нас наилучшим вариантом. Хотя бы на это лето. Может, Делия и Моник смогли бы приехать к ней на пару дней — она бы порадовалась.

Один за другим я выдвигаю ящики стола. В одном — сломанные ручки и клубки резинок. В другом — письма благодарных покупателей. Их мы оставим — потом их можно вставить в рамочки и повесить в магазине. Я открываю блокнот — использованные страницы загнуты треугольничками и разрисованы неким подобием граффити. «А ведь я тоже так делаю», — приходит мне в голову. А я-то удивлялась, откуда взялась эта привычка.

Расчистив верхние ящики стола, я отодвигаю стул подальше и открываю дверцу тумбы. За ней две полки. Там лежат две длинные коробки из-под сапог. Я вытаскиваю первую и открываю крышку. Коробка плотно набита конвертами, разложенными в хронологическом порядке, начиная с апреля 1967-го. Я узнаю мамин почерк. Следующий конверт датирован седьмым февраля 1972-го — мама написала это письмо спустя два дня после моего рождения. Я перебираю конверты до конца. Последнее письмо пришло за две недели до смерти Винченцо. Ух ты. Письма за тридцать лет. и все от моей мамы. Дрожащими руками я вынимаю из коробки первый конверт.

«Questa lettua e lungo dovuta. Mi sposo domani e mi si spezza il cuore che tu no sarai qui per dami via».

(«Это письмо запоздало… Завтра я выхожу замуж, и у меня разрывается сердце от сожаления, что тебя не будет здесь, чтобы передать меня моему жениху».)

Не понимаю. Оно на итальянском. Возможно, за двенадцать лет язык еще не успел стереться из ее памяти. Здесь всего несколько строчек. Я читаю дальше. Мама рассказывает о моем отце.

«Егозовут Хью Риз, он бывший военный, а сейчас работает на почте — кажется, я буду любить его вечно.

Я перебираю письма и достаю конверт из середины коробки. Август 1990-го. Мама рассказывает Винченцо про мои школьные экзамены, она пишет, что языки — это мое призвание. Опять по-итальянски. Я вытаскиваю еще одно письмо — оно написано девять лет спустя и рассказывает про мою помолвку с Томасом. Снова на итальянском. Сердце мое начинает стучать, как паровой молот, когда я беру в руки последнее письмо. Перед тем как вскрыть конверт, я закрываю глаза. Пожалуйста, пусть оно будет на английском. У меня дрожат руки. Я разворачиваю лист: «Я очень огорчилась, узнав, что тебе нездоровится..» ПО-ИТАЛЬЯНСКИ. Мама понимала все, что говорили вокруг нее. Мне становится жарко, когда я вспоминаю, что я сказала Марио про ее доступность — неудивительно, что мама опрокинула бокал. В лицо я ей этого никогда бы не сказала.

Я заталкиваю письмо обратно в коробку. Пребывать в неведении мне было спокойнее. Я не могу понять, что все это значит. Зачем она лгала? Много лет мама утверждала, что не помнит по-итальянски и двух слов. И вообще, я здесь только потому, что… Стоп. Я здесь только потому, что должна исполнять для нее роль переводчика. Я вскакиваю с кресла на ноги и заглядываю в магазин. Мама с породистой леди не продвинулись пока дальше костюма для ланча — сейчас они подбирают к нему рубашку.

Входят еще две женщины. Я спрашиваю, не нужна ли им моя помощь. Нет, они просто зашли посмотреть. Я возвращаюсь в кабинет и закрываю за собой дверь. Опускаюсь на колени возле коробки, глубоко вздыхаю и достаю письмо, написанное через два дня после моего рождения.

«Свет в палате приглушен, одни мамаши читают, другие слушают в наушниках музыку, кто-то уже спит, но я не могу заснуть, не написав тебе обо всем, папа — или теперь тебя надо называть дедушкой?! Два дня назад моя красавица дочка Ким явилась на свет, как раз к обеду!»

Как вовремя!

«Поверишь ли, мне нравится в больнице. (Помнишь, какой шум я подняла, когда подвернула ногу, карабкаясь на виллу Тиберия, после чего мне пришлось неделю просидеть дома?) Наверное, так чувствуют себя ученицы в школе-пaнсионе — я как будто вобщей спальне, только не со школьницами, а с молодыми мамами и младенцами. У нас тут есть одна бывалая мамаша, она строгая. но сердце у нее золотое. Сегодня она показывала на твоей внучке, как правильно купать ребенка. Малышка справилась превосходно — может, она будет актрисой?»