Главная улица - Синклер Льюис

Самым значительным событием двух ближайших лет после рождения Хью был уход Вайды Шервин из школы и ее замужество. Кэрол была подружкой на свадьбе. Так как венчание происходило в епископальной церкви, все женщины явились в новых замшевых туфлях и длинных белых лайковых перчатках, придававших им изысканный вид.

Все эти годы Кэрол была словно младшей сестрой Вайды и не имела ни малейшего понятия о том, что Вайда очень любила ее, так же сильно ее ненавидела и была как-то по-особому связана с нею.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Серая сталь махового колеса, которое от быстрого вращения кажется неподвижным, серый снег в аллее вязов, серые сумерки, в которых прячется солнце, — вот серая жизнь тридцатидевятилетней Вайды Шервин.

Она была маленького роста, подвижная и бледная. Светлые волосы ее поблекли и казались сухими. Ее синие шелковые блузки, скромные кружевные воротнички, высокие черные ботинки и матросские шляпы таили не больше очарования и поэзии, чем школьные парты. Но ее внешность определяли глаза: их выражение говорило о сильной личности, о вере в полезность и целесообразность всего существующего.

Глаза у нее были синие и никогда не останавливались подолгу на одном предмете. В них горели то смех, то жалость, то восторг. Если бы кто-нибудь увидел ее спящей, когда разглаживались морщинки вокруг ее глаз и опущенные веки скрывали сверкающие зрачки, он не поверил бы, что это такая сильная натура.

Вайда родилась в деревушке, затерянной меж холмов Висконсина, где ее отец был бедным священником. Она училась в ханжеском колледже, потом преподавала два года в горнопромышленном городке, полном смуглолицых татар и черногорцев и железорудных отвалов. Когда же она приехала в Гофер-Прери и увидела его деревья и сверкающий простор пшеничных полей, она решила, что попала в рай.

Она соглашалась с другими учителями в том, что школьное здание сыровато, но считала, что классы расположены очень удобно, что бюст президента Мак-Кинли на верхней площадке лестницы — прекрасное произведение искусства и что вид этого славного, честного президента-мученика не может не служить источником вдохновения. Она преподавала французский и английский языки, историю и латынь — особый вид латыни, который сводится к метафизическим рассуждениям о косвенной речи и абсолютном аблативе. Каждый год она наново убеждалась, что ученики как будто начинают учиться успешнее. Она потратила четыре зимы на создание Дискуссионного клуба, и когда дискуссия действительно в одну из пятниц прошла оживленнее и ораторы не забыли ни одного слова из своего текста, она почувствовала себя удовлетворенной.

Она жила полезной трудовой жизнью и казалась холодной и простодушной. Но втайне страхи, желания и сознание их греховности разрывали ей сердце. Она знала, в чем дело, но не решалась назвать вещи своими именами. Она ненавидела самый звук слова «пол». Ей снилось, что она затворница в гареме, белотелая, пышногрудая, и она просыпалась в трепете, беззащитная в полумраке своей комнаты. Она молилась Иисусу, всегда ему — сыну божию, принося ему весь неутолимый пыл своего обожания, обращаясь к нему как к вечному возлюбленному, загораясь страстью, ликуя, вырастая сама в созерцании его величия. Так возвышалась она до терпения и воздержания.

Днем среди всяческой суеты Вайда могла смеяться над адским огнем своих ночей. С напускной веселостью она повсюду говорила: «Я, кажется, рождена быть старой девой»; или: «Кто женится на некрасивой школьной учительнице?»; или: «Ах, мужчины, большие, шумные, надоедливые создания! Мы, женщины, не подпускали бы вас к дому: ведь от вас только один беспорядок, да вы нуждаетесь в нашем уходе и руководстве. Нам бы следовало сказать вам всем: брысь!»

Но когда кто-нибудь из мужчин во время танца прижимал ее к себе или даже когда «профессор» Джордж Эдвин Мотт отечески похлопывал ее по руке, рассуждая с ней об испорченности Сая Богарта, она вздрагивала и с гордостью думала о том, что сохранила девственность.

Осенью 1911 года, за год до женитьбы доктора Уила Кенникота, Вайда была его партнершей в турнире в пятьсот одно. Тогда ей было тридцать четыре года. Кенникоту было около тридцати шести. В ее глазах он был очень приятный, интересный молодой человек с мальчишескими замашками, средоточие всевозможных геройских качеств в мужественно-прекрасной оболочке. Они вдвоем помогали хозяйке готовить салат, кофе и имбирное печенье, сидя рядом на скамье в кухне, в то время как остальные шумно ужинали в комнатах.

Кенникот был мужествен и предприимчив. Он погладил руку Вайды и небрежно обнял ее за плечи.

— Оставьте! — резко сказала она.

— Ах вы, кокетка! — отозвался он, любопытной рукой поглаживая ее по плечу.

Она отстранилась, хотя ее тянуло придвинуться ближе. Он нагнулся к ней и заглянул ей в глаза. Она потупилась и вдруг заметила, что его левая рука прикоснулась к ее колену. Тогда она вскочила и с ненужной суетливостью принялась за мытье тарелок. Он стал помогать ей. Он был слишком ленив, чтобы пойти дальше, и в силу своей профессии слишком хорошо понимал женщин. Она была благодарна ему, когда он заговорил о безразличных вещах. Это дало ей возможность вернуть себе самообладание. Она чувствовала, что едва удержалась от вздорных мыслей.

Месяцем позже, во время катания, когда оба они сидели, укрытые бизоньей полостью, в санях, он шепнул ей:

— Вы считаете себя взрослой учительницей, а на самом деле вы еще младенец!

Он обнял ее. Она сопротивлялась.

— Вы совсем не любите бедного, одинокого холостяка? — жалобно произнес он.

— Конечно, нет! Ведь вы ни капли не интересуетесь мной. Вы просто практикуетесь на мне.

— Как вам не стыдно! Вы мне страшно нравитесь.

— А вы мне нет! И я вовсе не собираюсь влюбляться в вас!

Он настойчиво притягивал ее к себе. Тогда она ухватилась за его руку, откинула полость, выпрыгнула из саней и побежала за ними вместе с Гарри Хэйдоком. Во время танцев, после катания, Кенникот был всецело занят водянисто-миловидной Мод Дайер, а Вайда шумно хлопотала об устройстве «виргинского хоровода». Она как будто вовсе не наблюдала за Кенникотом, но знала, что он ни разу не взглянул на нее.

На этом и кончилась ее первая любовь.

Вайда и виду не подавала, что помнит, как он сказал: «Вы мне страшно нравитесь». Она ждала его. Она упивалась мыслями о нем и сознанием своей вины за эти греховные мысли. Она говорила себе, что ей не надо половинчатого чувства с его стороны, что она не позволит ему прикоснуться к ней, если он не отдаст ей всей своей любви. Замечая неискренность своих мыслей, она мучилась презрением к себе. Со своим душевным смятением она пыталась бороться молитвой. Закутанная в розовый фланелевый халатик, она опускалась на колени; жидкие волосы рассыпались по спине, лицо было полно ужаса, как трагическая маска. Сливая воедино любовь к сыну божию и любовь к смертному, она задавала себе вопрос: была ли когда-нибудь на свете такая преступная женщина, как она? Она даже думала уйти в монашенки и всецело отдаться религиозному служению. Она купила четки, но протестантизм был настолько силен в ней, что не позволял ей ими пользоваться.

Однако никто из ее коллег по школе и соседей по пансиону и не подозревал о терзавшей ее страсти. Все считали ее очень жизнерадостной.

Когда она услыхала, что Кенникот женится на красивой молодой девушке, да еще из Сент-Пола, она пришла в отчаяние. Она поздравила Кенникота, спокойно спросила его о часе венчания. В этот час, сидя у себя в комнате, Вайда представляла себе свадьбу в Сент — Поле. В необычайном возбуждении, пугавшем ее самое, она мысленно следила за Кенникотом и девушкой, укравшей у нее ее место, провожала их до поезда и была с ними весь вечер и всю ночь.

Ей стало легче, когда она внушила себе уверенность, что ее поведение не позорно, что между нею и Кэрол существует мистическая связь и что через Кэрол она как бы общается с Кенникотом и имеет на это право.

Она увидела Кэрол в первые же минуты ее пребывания в Гофер-Прери. Она смотрела на отъезжавший автомобиль, на Кенникота и молодую женщину рядом с ним. Охваченная своей туманной идеей передачи чувств, Вайда в этот миг не испытывала обычной в таких случаях ревности. Она была убеждена, что раз она достигла через Кэрол любви Кенникота, Кэрол стала частью ее самой, ее более возвышенным, астральным «я». Она радовалась прелести Кэрол, ее гладким черным волосам, изящной головке и юным плечам. Но вдруг она почувствовала досаду: Кэрол скользнула по ней взглядом и стала рассматривать какой-то старый сарай. Она. Вайда, принесла великую жертву и ожидала по крайней мере благодарности и признания. Она неистовствовала, а ее добросовестный учительский ум старался подавить это безумие.

Во время своего первого визита к Кенникотам Вайда половиной души была рада приветствовать усердного товарища по чтению. Другая же половина томилась желанием выяснить, известно ли Кэрол что-нибудь о прежнем интересе Кенникота к ней самой. Она убедилась, что Кэрол и не подозревает о том, что ее муж когда — либо прикасался к другой женщине. Кэрол была занимательным, наивным, ученым ребенком. Оживленно описывая великие заслуги Танатопсиса и рассыпая Кэрол комплименты как опытной библиотекарше, Вайда фантазировала, будто эта девушка — ребенок, родившийся у нее и Кенникота. И в этой символике она нашла успокоение, которого жаждала уже много месяцев.