Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 1. Маска из ниоткуда - Жеральд Мессадье

— Вы мне льстите, — ответил Себастьян.

— Я нашел довольно пикантным, что вы пригласили посла Пруссии. Заметили, что он сидел словно на угольях? — спросил Франкевиль. — Не сомневайтесь, он наверняка сообщит в Берлин о вашем вечере. Пруссакам было бы нелегко одержать верх над таким посланником, как вы. Особенно с их колбасой, кашей, черным хлебом и пивом!

— Ваша речь о братстве великих умов была прекрасным предостережением, — заявил Бель-Иль.[39]

Предостережением? Поскольку Себастьян выглядел озадаченным, маршал пояснил:

— Я и в самом деле убежден, что только союз просвещенных умов может сохранить государства в их нынешних границах. Военная удача слишком капризна, уж я-то знаю, что говорю. Холодная зима, задержка с подвозом продовольствия, недомогание полководца — все это может перевернуть исход битвы.[40]

Когда обед был закончен, а кофе выпит, Бель-Иль спросил Себастьяна:

— Вы ведь наверняка родственник Клода-Луи, нашего блестящего офицера?[41]

Себастьян насторожился; разумеется, он незаметно навел справки о настоящих французских Сен-Жерменах, но по-прежнему опасался ловушки, умышленной или случайной.

— Отдаленный.

— Когда князь фон Лобковиц назвал ваше имя, я уж было подумал, что он говорит о Клоде-Луи, ведь тот покинул Францию…

— Из-за дуэли, кажется, — поддакнул Себастьян.

— В самом деле. Поскольку он затем поступил на службу к курфюрсту Пфальцскому, потом к курфюрсту Баварскому, я подумал, что он и до Вены добрался.

«Вот с кем скорая встреча нежелательна. По крайней мере, пока приходится носить фамилию Сен-Жермен», — подумал Себастьян.

— Во всяком случае, вы гораздо богаче.

— Сочту своим долгом быть ему полезным, если он будет нуждаться во мне, — вывернулся Себастьян.

После чего откланялся, радуясь, что ему не предложили тайную миссию.

Он вновь занялся иоахимштальской землей. Это вещество не было субстанцией философского камня, поскольку свинец шкатулки по-прежнему оставался свинцом. Что же это тогда? Необычайный минерал и только? Обладал ли он магнитными свойствами? Себастьян несколько раз пытался это установить, но стрелка компаса сначала вела себя как безумная, потом прибор надолго выходил из строя.

Магнетизм интриговал Себастьяна все больше и больше. Притяжение и отталкивание, характеризующие это явление, казались ему гораздо более пригодными для объяснения открытых Ньютоном законов, нежели философский камень. Он сказал себе, что сам, быть может, обладает исключительной магнетической силой. Раздобыв известнейший труд по этому вопросу, «De magnete» Уильяма Гилберта, написанный полтора века назад, Себастьян был глубоко удивлен одним замечанием автора: «Магнетизм повторяет жизнь». Но не есть ли он сама жизнь?

Обладает ли им также Александр? В первый раз, когда они пожали друг другу руки, юноша даже не моргнул.

Себастьян посмотрел на шкатулку с иоахимштальской землей. В последний раз он положил туда серебряную иголку; через некоторое время обнаружил ее окислившейся, но не более намагниченной, чем прежде.

Вероятно, Войцек был прав: главное применение этого вещества — лечебное, и Себастьян, памятуя о разъедающей способности земли, вновь закрыл шкатулку, полагая, что надолго. Единственное, на что он мог ее употребить, это для очищения алмазов.

Ему опять вспомнился довод Байрак-паши: если бы Ньютон нашел средство превращать в золото обычные металлы, он умер бы невероятно богатым. Сомнения Бриджмена насчет трудов ученого окончательно подтвердили этот пункт: наиважнейшее качество гипотетического философского камня состоит в непреодолимом влечении к нему.

Пылившийся в доме Соломона Бриджмена атанор годился лишь на то, чтобы подогревать любопытство.

Вторым последствием достопамятного ужина был визит князя Фердинанда фон Лобковица. Этот сразу же засвидетельствовал Себастьяну свою благородную симпатию.

— Мой дорогой друг, — заявил он, — с того самого вечера я не переставал думать о последних словах вашей речи: «Я полагаю, что на людях просвещенных и обладающих властью в этом мире лежит ответственность: подхватить протянутый им факел и нести его свет дальше».

Он отпил глоток поданного ему шоколада с гвоздикой и изобразил на лице одобрение.

— Значит, у вас есть какой-нибудь план в этом смысле?

— Да, ваша светлость, — ответил Себастьян. — Думаю, что особы, разделяющие эту мысль, даже если они из разных стран, могут оказать благотворное влияние на судьбы народов. Их союз может стать высшей силой, которая смягчает, если не устраняет, конфликты. Глядя на историю Европы за последние десятилетия, я вижу только войны и беспрестанные разрывы союзнических отношений. Распри, как вы сами могли об этом судить, ваша светлость, не вечны, но, даже когда они заканчиваются, пролитая из-за них кровь порождает стойкое озлобление. Постоянные разрывы одних союзов и заключение других ничуть не благоприятствуют гармонии, поскольку вызывают к жизни множество противоборствующих партий. Не найдется сейчас в Европе такого двора, который не был бы из-за этого расколот.

Себастьян отпил глоток шоколада.

— Это, ваша светлость, называется хаосом. Почему великие державы не могут брать пример с планет, которые мирно двигаются, каждая своим чередом, вокруг Солнца?

— Вы правы. Это необходимо осуществить, — заявил князь энергично. — Вы предусмотрели средства?

— Это станет возможно только в том случае, если все члены такого содружества согласятся следовать основным руководящим принципам. Ибо без согласия, ваша светлость, мы не достигнем ни единства, ни гармонии.

— Что же это за принципы?

— Первый — это почитание высшей силы, которая правит Вселенной. Той, что примиряет противоположности и превращает грубую глину в золото и квинтэссенцию жизни.

Лобковиц подумал и сказал:

— А если возразят, что довольно и христианской религии?

Себастьян покачал головой.

— Чтобы обеспечить мир, одних христианских добродетелей недостаточно, мы все этому свидетели. Разве не приходилось таким замечательным людям, как вы сами и маршал де Бель-Иль, сперва столкнуться на поле брани, прежде чем вместе сесть за один стол, как у меня в тот вечер? Именно подобный хаос и следует предотвратить.

— Вы не доверяете прозорливости государей?

— Она ненадежна, ваша светлость. И пример Карла Седьмого Баварского вполне это доказывает. Честолюбие побудило его требовать трон, который ему не принадлежал и удержать который за своим родом ему было бы нелегко. Два года спустя он умер — как обжора, не сумевший переварить проглоченное.