Транзиция - Иэн Бэнкс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В итоге мы платили меньше налогов, чем наши пакистанские уборщицы. Колеся по набитым под завязку улицам Западного Лондона, я глядел на все эти рожи и думал: «Вот лошары!»
Среди нас были гениальные математики. Разумеется, я не о себе. Наши сотрудники делились на две группы. Во-первых, хеджевики от бога, вроде меня, которые нутром чуяли, что происходит, держали нос по ветру, все видели и слышали, налаживали связи, подмазывали здесь и там, а во‑вторых, аналитики – люди цифр, математические маги, которые в другую, тупую эпоху просиживали бы штаны в какой-нибудь древней богадельне вроде Оксбриджа, изобретая новые числа, философствуя хрен знает о чем и не делая для общества ничего полезного. У нас для них нашлась работенка, за которую платили больше, чем даже они могли сосчитать. Среди математиков имелись и программисты. Остальные и не пытались понять, над чем колдуют эти ребята, но они делали нашу работу эффективнее и прибыльнее.
Когда съехали арендодатели из соседнего помещения, мы прикупили и его, снесли стену и расширили офисное пространство, переоборудовав его в вычислительный центр. Пришлось устанавливать промышленные кондиционеры, чтобы сервера не превратили здание в печку.
Угадайте, что? Я поднял еще больше бабла! Машины, квартиры, таунхаус в Мейфэре, скромный восьмикомнатный домик в Суррее, много отпусков и девушки, девушки, девушки…
По поводу работы за десять штук в месяц по-прежнему никто не звонил. Сами деньги мне были побоку, но получать их стало вроде как традицией, понимаете?
Однако всякий раз, когда приходило уведомление, у меня по спине пробегали мурашки.
10
Пациент 8262
Как-то раз наш преподаватель философии в Университете практических навыков озвучил мысль, которую в тот день я принял как должное (возможно, просто предпочел не задумываться). Однако сейчас, когда появилось время пораскинуть мозгами, я всерьез забеспокоился. Вот что он сказал: «Если ваша идея на шкале вероятности равнозначна солипсизму – не принимайте ее в расчет».
Солипсизм, говорил преподаватель, в какой-то мере присущ любому человеку. Где-то глубоко в каждом из вас сидит зернышко убежденности в том, будто лично вы, ваш собственный разум – единственное, что существует по-настоящему, а остальное не важно. Этот абсолютный, требовательный ко всему и вся эгоизм, который сквозит в поведении ребенка (с самого младенчества, когда мы парадоксально чувствуем себя всесильными, хотя на деле крайне беспомощны), с годами трансформируется в ощущение, что мы неуязвимы, нам уготован особый путь и мы попросту не можем умереть – только не в этом триумфально свежем, юном состоянии души.
В воюющих армиях, подчеркивал профессор, полно едва оперившихся мальчишек, уверенно твердящих мантру: «Уж со мной этого точно не случится!» Что примечательно, многие из них не отличаются набожностью, которая способствовала бы столь иррациональной эгоцентричности и беспочвенному оптимизму. Конечно, есть множество других солдат, прекрасно осознающих бренность бытия, да и человек, считающий себя неуязвимым, способен измениться, признав существование превратностей судьбы. Однако в большинстве своем, несмотря на повсеместные свидетельства безразличия и случайности рока, молодые люди убеждены, что уж с ними-то ничего плохого не произойдет.
В общем-то, мы так до конца и не избавляемся от этого чувства, независимо от того, сколько иллюзий утрачиваем с возрастом и насколько покинутыми и ничтожными ощущаем себя, когда жизнь взимает с нас горькую дань. Разумеется, такое упорство не доказывает нашей правоты. Приходится признать, что солипсизм – бессмыслица и самообман, – иначе в бессмыслицу превращается все остальное.
Преподаватель научил нас своеобразной проверке, позволяющей выявлять самые дикие и несостоятельные философские допущения. Конечно, бывает интересно, а иногда и полезно поразмыслить над совсем уж эксцентричными теориями, изучить выводы, далекие от земных материй, – лишь бы они не отвлекали от общепринятых догм и реального мира.
Всякий раз, когда вас внезапно захватывает идея, которая прежде виделась сомнительной, задайте себе проверочный вопрос: эта идея в своей основе более вероятна, чем солипсизм? Если нет – или вероятность их примерно сопоставима, – смело выбрасывайте ее из головы.
Разумеется, чисто теоретически мысль о том, что во Вселенной нет ничего – а главное, никого – кроме самого наблюдателя, опровергнуть нельзя. Того, кто искренне уверен, что он – единственное в мире существо, обладающее разумом и чувствами, ни одно доказательство в обратном не убедит. Любое, казалось бы, внешнее событие такой человек пропускает сквозь призму все той же гипотезы, будто есть лишь его собственный разум, который и создал – попросту выдумал – весь так называемый внешний мир.
Однако, как подмечал наш учитель, в бескомпромиссной позиции любого радикального солипсиста легко найти брешь. Достаточно задать вопрос: если ты – единственное, что существует на самом деле, зачем вводить себя в заблуждение? Зачем кому-то всемогущему создавать видимость объективной реальности? А что еще важнее – почему именно этой, конкретной реальности? Зачем солипсисту загонять себя в рамки, которые не существуют физически? Если их можно менять на свое усмотрение?
На практике эти вопросы часто задают солипсистам, запертым в специальных учреждениях, или попросту в психбольницах. Почему вы томитесь здесь, подчиняясь строгим правилам, вместо того, чтобы избрать себе жизнь, полную удовольствий? К примеру, жизнь бога или всемогущего супергероя, который одной силой мысли достигает чего угодно и возносится на вершины блаженства?
Насколько подобные аргументы повлияют на конкретного солипсиста, зависит от глубины его самообмана, а также от истории и характера его помешательства, однако горькая истина, как сказал профессор, состоит в том, что мгновенное озарение почти никогда не наступает и солипсисты крайне редко возвращаются в общество и становятся полезной его частью. Всегда есть какая-то скрытая психологическая причина, вынуждающая человека прятаться в иллюзорной крепости неприступного эгоизма, и пока эта причина не всплывает, принятие реальности маловероятно.
Теперь понимаете, почему я обеспокоен?
Вот он я, лежу на больничной койке, сравнительно беспомощный и абсолютно незаметный. Почти никто не обращает на меня внимания – разве что слабо интересуются те, кому поручено за мной ухаживать, – и все же я убежден, будто просто скрываюсь, выжидаю, прежде чем вновь занять место, причитающееся мне по праву. Причем не только в этом мире, но и во множестве других!
Раньше моя жизнь была полна приключений и эмоций, большого риска и еще бо́льших достижений, важность которых сложно переоценить, а теперь я здесь – абсолютное ничтожество, прикованное
